Повозку заметил и отец.
– Кто это там на вороном? Управляющий или секретарь со своей барыней решил прогуляться, – послышалось из уст прекратившего работу отца.
– Миша, чего остановился, давай работай, – раздался мамин укор отцу.– Какая тебе разница. Жара спала, власть из тени вылезла на проминаж, на озеро купаться поехала. Она ж со всеми в канаве мыться брезгует, – раздалось пояснение из её уст.
– Некогда нам по сторонам рот разявать. Давай быстрее, уже день на исходе, а у нас ещё работы много, – недовольная остановкой, торопила она отца. Отец вновь заработал вилами. Скоро он вновь остановился. Визуально контролировать укладку сена дальше он уже не мог. Получив первый урок, как делать стог, Коленька по носилам спустился на землю и тут же по ним на стог заполз Ванька. Больше чем на метр над сеном ещё торчала верхушка лозовой конструкции.
– Смотри не упади внутрь пустоты, – предупредил он Ваньку.
Через, каких-нибудь получаса, уложив опузины на вершину готового стога, полный важности Ванька по носилам сполз со стога. Обходя вокруг стог, все любовались его красотой, и лишь какое – то неприятное на душе чувство фальши, портило радость этого любования.
– А внешне по размеру такой, как и первый, и в четверть меньше в нем сена. Обман. Чум одним словом, – втыкая бирку в стог, заключил отец.
Но Коленька уже знал, что после оценки стогов, перед началом их своза на ферму, бирку из этого стога нужно будет изъять и выбросить.
– Вот и падают в конце зимы с голода бедные колхозные коровы, какие уж тут надои, – продолжал, как бы про себя рассуждать в слух отец.
– А кто виноват в этом? – спросил он и тут же сам себе ответил, – мы.
– Колхозные власти после оценки стогов подобьют баланс, да ещё, чтоб райкому угодить в отчете припишут, а на деле то, сена, окажется раза в два меньше, – поясняя сыновьям, рассуждал дальше он.
– Ничего, Бог нам этот грех простит. Нет у нас другого выхода. Нам выживать нужно, – успокаивала отца мать.
Солнце уже почти касалось горизонта. Длинный летний день подходил к концу. Усталые но довольные, что, как часто говорила мать, "каторга этого дня закончилась", быстро засобирались домой. Сев на землю, Коленька снял кеды, чтобы вытряхнуть давно докучавшую, набившуюся за день туда сенную макуху, и за одно, невольно начал их осматривать. Грязные и мокрые, они стали ещё больше постаревшими и изношенными. Сильней порыжела и стала более некрасивой бывшая когда – то белой и мягкой резина на носках и пятках. Ещё больше отклеилась от брезента круглая, в виде футбольного мяча резинка на месте внутренней боковой косточки правой ноги.
– Надо будет опять их хорошенько постирать щёткой с мылом, – подумал он, связывая шнурки кедов между собой.
– А резинку можно подшить белыми нитками, будет и незаметно, – решил Коленька, вешая кеды себе на плечо.
– Зачем снял? – увидев непонятные действия сына, забеспокоилась мать.
– Зачем, зачем. И так им за день досталось, – злясь, про себя подумал он, но маме заупрямившись, ничего не ответил.
– И когда скажут ехать в Артек? – опять промелькнуло в его сознании.
Вышли на дорогу и влились в идущую по ней группу таких же усталых людей.
Впереди вместе, разговаривая между собой, шли мужчины, за ними следом женщины. Так же, сзади взрослых, разделившись, кучками шли дети. Но девочки шли впереди мальчиков.
Светку Коленька увидел, ещё много не дойдя до дороги. В плотно, как у всех женщин под подбородок, подвязанном белом платочке на голове, в светлом ситцевом платье и с граблями на плече шла она в группе девочек.
Взрослые поздоровались и, идя по дороге, говорили о своем. Здесь, из людской молвы и узнали, что сегодня, к полудню, в магазин привозили хлеб. Привезли мало, по буханке в руки всего и давали, кто был у магазина, быстро его и разобрали. Дальше разговоры взрослых звучали лишь о сене. Под общий хохот, то и дело начали слетать их благодарные слова в адрес никогда невидимых ранее ими далеких чукчей, чумами надоумивших их выполнять непомерно завышенные объемы заготовки сена, хотя по отдельности каждый, за собой такое отрицал.