Он вздохнул: не чужая ему Анна, нет, не чужая. Но своей так и не стала. Он знал почему: пигалицу эту Настя, как оказалось, любила больше, чем собственную жизнь…
Анна курила, молча уставившись в окно, около которого он недавно стоял.
— Так я поняла, ты с ними дружил, Алексей Петрович?
Он хмыкнул:
— Дружил! С ними у меня, голубушка, дела были.
— Да какие ж дела с бандитами и убийцами?
— Большие дела, Аня. А когда дела большие, то требуется, чтобы ими занимались серьезно. Заметь, ни у Маслова, ни у Бессарабова плохих предприятий не было. Из злых голодных волчат, которые все крушили и уничтожали на своем пути, выросли прекрасные бизнесмены.
— Ой уж…
— А ты не ойкай. Мне лучше знать. Тебя долго в России не было, но ты должна помнить, что тут было, когда начались эти так называемые реформы. Плодились злые волчата, как кролики, по всей стране. Ни авторитетов для них не существовало, ни прежних правил — подай все сразу! Не останови мы это, бандитский террор охватил бы всю страну. В Свердловске, помню, самые толковые, головастые, энергичные ребята за две недели перестреляли друг друга, только и осталась от них аллея мраморных памятников! Кто стал на их место? Мелюзга — нахальная, безграмотная, с куриными мозгами, таких учи не учи, помогай не помогай — один черт. Все равно под себя грести будут и пушками размахивать. Ненавижу!
Анна плеснула в бокал коньяк, отломила кусок шоколада: ее знобило и болела голова, видно, опять снизилось давление.
— Значит, ты, Алексей Петрович, теперь как бы главный защитник Отечества, да? А в подручных у тебя такие, как Бессараб? Потому и порядок у вас тут на кулаке да на крови держится.
Он дернулся: какой-никакой, но порядок! Поднявшись с кресла, Анна подошла к окну.
— Все хочу тебя спросить, можно?
— О Насте? Я тебе и так скажу: дочкой мне была твоя сестра.
Анна резко обернулась:
— Не может быть!
— Почему же? Я с мамкой твоей в одном классе учился. А отец твой к нам пришел в классе восьмом, тоже в Лизоньку с первого взгляда влюбился. Собой был хорош — высокий, в волейбол классно играл, на курсах математических в университете учился, чемпион района по шахматам. А Лиза вот не его, такого умного и красивого, а меня, хулигана, полюбила. Только вот незадача получилась, попался я на какой-то ерунде, и подгребли меня, три года впаяли. А Лиза забеременела, сама знаешь, как в те годы на все это смотрели, строго было. Рассказала она обо всем твоему отцу, он тут же предложил жениться на ней. Даже с Лизкиным условием смирился: в одной постели ни разу не будут, пока я из тюрьмы не выйду.
Он кряхтя поднялся с кресла, тоже подошел к окну.
— Ну а дальше что?
— Дальше? Да ничего хорошего дальше и не было. Вышел я из тюряги, Лизу не успел увидеть, как дружки на дело позвали. Как чувствовал, что не подфартит, но уж больно хотелось перед Лизой во всей красе показаться, и одетым быть по моде, и с деньгами в кармане. На суде только и увиделись, только глазами и встретились — повернулась она и ушла. А когда через семь лет я снова был на свободе, жениться уже нельзя было.
— Вором в законе стал?
— Точно. А не стал бы, так Лиза все равно не пошла бы за меня, у нее уже ты родилась, а незадолго до того, как мне пришло время освобождаться, уехали вы все из Москвы.
— Так ты точно вор в законе?
Он насмешливо глянул:
— Я уже давно не вор. Но ты правильно подчеркнула — в законе я. И этим все сказано.
— А какая кличка у тебя была? И сейчас, наверное, есть?
— Есть, конечно, — Самый.
Анна кивнула:
— Хорошее имя. Авторитетное. А Настя знала, что ты ее отец?
— Узнала, когда ей шестнадцать стукнуло. Я тогда приезжал, предлагал помощь свою, но Лиза запретила все встречи.
Анна глянула искоса, внутренне сжалась. Чтобы Алексей Петрович не увидел ее лица, быстро отошла к столу, снова плеснула в бокал коньяка. «А что, — возникшая мысль не отпускала ее, — устроить автокатастрофу, чтобы приблизить к себе дочь… О, только не это!»
— Настя очень тебя, Анюта, любила. Больше всех на свете. — Он усмехнулся. — А меня так и не полюбила. Ценила, доверяла, уважала. Но полюбить так и не смогла. Или, может, не успела.