«Ах, нет!» — едва не вскричала она. Что дурного в том, что он стал самым дорогим для нее человеком? Что она беспрестанно думает о нем? Ее сердце выбрало его — и чувство к нему будет неизменно до конца дней.
Но знает ли Анвар о ее любви? Знает ли, что она хранит в сердце каждую черточку его лица? Что ночи напролет думает о нем?.. А он? Вспоминает ли о ней он? И если вспоминает и любит — почему медлит, почему ни единым словом не дал понять о своей любви, почему, наконец, не засылает сватов?
Вместо того чтобы сникнуть под градом этих безответных вопросов, она с необъяснимой, твердой уверенностью сказала себе: «Любит!» Да… «Я вернусь», — говорил он. Значит, надо ждать. Отшумят ливни, отгремят грозы, всей грудью вздохнет земля, — и он, ее дорогой Анвар, переступит порог их дома, возьмет ее за руку и назовет по имени: «Таманно»…
Молоко, закипев, слегка поднялось. Погасив огонь, Таманно вышла на айван.
Козлята, досыта наевшись, скакали вокруг матери.
Солнце еще не поднялось, но горизонт уже пылал багровым цветом. С улицы доносились голоса поднявшихся рано поутру детей, мычание коров, ослиный рев, кудахтанье кур — вечные звуки пробуждающейся жизни.
Отвязав комолую, Таманно вывела ее на улицу, где собиралось стадо и где изредка кричал пастух:
— Подь, подь-а! Ча-ча!
Бились в закрытую калитку устремившиеся за матерью козлята. Ласково поглаживая им спинки, Таманно отогнала их на лужайки за домом. Вернувшись, она увидела на айване мать. Та еще не оправилась после долгой болезни и с трудом наклонялась к офтобе, чтобы умыться.
— Подождите, мама, — поздоровавшись с ней, сказала Таманно и тонкой струйкой стала лить воду в ее почти прозрачные ладони.
— Будь счастлива, доченька… Да будет жизнь твоя долгой!
Из дальних далей, из-за вершин, словно в огне запылавших на горизонте, внезапно появился край солнечного диска, одарил светом землю и небо над селом. И Таманно спросила у солнца:
— Когда же он вернется? Скажи… Когда?!
4
Утренняя звезда еще не взошла, когда они впятером явились в милицию.
Самым опытным среди них был Мурод, рослый плечистый мужчина лет тридцати, еще юношей воевавший против басмачей в долине Гардон, не единожды раненный и снова вставший в строй. Он славился в округа как бесстрашный воин и хороший кузнец. У Мурода был конь, заработанный тяжким трудом, и наган с дарственной надписью, который в двадцать четвертом году перед строем красноармейцев вручил ему командир эскадрона за героизм и мужество в борьбе с врагами нового строя. Глубокой ночью разбудил его Анвар, объяснил, что случилось, и безотказный Мурод без лишних слов стал собираться.
Двадцать патронов выдал ему Каримов, наказав попусту не стрелять.
Без всяких колебаний согласились на это опасное задание и трое других: Саид, Санджар и Хасан.
— Я места себе не находил, — сказал Саид, — когда узнал, что Ибрагимбек перешел границу. Тревожился, что нагрянут и в наши края… Проклятые.
Только одного из тех, кого он хотел взять с собой, не застал Анвар — Давлата, лучшего своего друга. В прошлом году избранный председателем нового колхоза, он, по словам отца, уехал в далекую степь, к пахарям, и неизвестно, когда вернется.
— Впервые за столько месяцев к нам заглянули, а друга вашего нет! — сокрушался седобородый отец Давлата.
— Ничего, дядя, я еще заеду, — ответил Анвар.
На обратном пути он завернул домой и простился с матерью, ласково предупредив, что вернется через два-три дня.
— Да будет дорога твоя чиста, да сохранит тебя Бог! — напутствовала его тетушка Соро.
Анвар улыбнулся.
— Сохранит, мама… Если он существует, то никогда нас не разлучит.
В отделе милиции Каримов вручил Саиду винтовку и патроны к ней (конь у него был), точно так же вооружил Хасана и Санджара и вывел им двух лошадей.
— Удачи вам! — пожелал он. — А я за ребятами — и на юг!
— Да минует вас опасность, — пожелал Анвар и ему.
Проехав по тихой и погруженной в этот час ночи в темноту главной улице, они через несколько минут оставили позади райцентр и час спустя оказались в ущелье Охугузар. Там лежало первое на их пути селение — Саройсанг.
Рассветало; в разрывах облаков видны были бледные звезды. С обочины дороги и от ворот хриплыми после ночного безмолвия голосами встревоженно облаивали всадников местные собаки. За стенами дворов протяжно мычали коровы, им вторили телята; в утренний хор вступал и мелкий скот. В глубине ущелья громко бурлила наполненная вчерашним дождем речка Кофрун.