— Вот и ехали бы в автобусе. Да выходите же скорее! Расселся как дома.
Старик обнял обеими руками свой мешок и медленно выбрался из машины.
— Не обижайся, сынок. Если ты оказался в убытке, я помолюсь за тебя, и все станет на свое место, — сказал он, стараясь не подавать виду,-что оскорблен.
— Молитвами сыт не будешь.
Хамид со злостью бросил мелочь в пустой ящичек под рулем и резко переключил скорость. Машина вздрогнула, словно ударенный плетью жеребец, и рванулась вперед, чуть не задев старика.
Эрадж долго смотрел на удаляющуюся фигуру. Вот он взвалил мешок на спину, повернулся в сторону своих холмов и побрел, низко опустив голову. Глядя на его неверную семенящую походку и ссутуленные плечи, Эрадж вспомнил отца. Он никак не мог понять, чем же этот старик похож на него. Ему не раз приходилось ловить себя на мысли, что старые люди очень похожи друг на друга: и манерой говорить — неторопливо, степенно, и выражением лиц, и походкой, и сгорбленными годами спинами…
Он смотрел на старика до тех пор, пока тот не превратился в белое пятно, едва различимое на фоне огромного бурого холма.
«Старость неумолимо лепит скульптурные портреты людей по шаблону. Все старики похожи, младенцы тоже. Что же делает нас, молодых людей, такими разными? В чем дело?»
— Напрасно ты его обидел. Он даже почернел от горя. Зачем взял с него деньги? Он ведь старый…
Рубленый темный профиль Хамида тяжело навис над Эраджем.
— Старый? Это уж его дело. Кто он мне? Сват? Брат? И чем же я его оскорбил? Я потребовал то, что о него причиталось. И только. Больно уж ты жалостливый. В наше время — это верный путь к инфаркту. Лучше побереги нервы. О себе думай. Другие думать не станут.
— Скверно получилось.
— Скверно? Ты что, действительно поверил, что у него нет денег? Да он нас с тобой с потрохами купит. Денег, видите ли, нет! Нашел кому верить. Святая простота… Да у него на лице написано, что скряга.
— Здорово изменился ты, Хамид. В институте ты таким не был. Не мог облить незнакомого человека грязью.
— Э, теленком я был. Таким же, как и ты. Всему верил. Жизни не знал. Думал, что она такая, как про нее в книжках пишут. Слава богу, научили. Поумнел. Жизнь шуток не шутит. Чуть зазевался — обдерет и наизнанку вывернет. Не хочешь тонуть — карабкайся наверх. А придется по головам, так не робей.
— А если по твоей голове пройдутся?
— А что это у тебя голос задрожал? Ты, дорогой мой, в бутылку не лезь, а постарайся меня понять. Я же не говорю, что нужно всех подряд топтать. Времена тиранов прошли. Нужно все делать умно, четко знать, с кем как себя вести.
— Ты, конечно, в этом лучше разбираешься.
— Ирония неуместна. Спокойнее. Я раньше таким не был. Всех жалел да слезы лил. Вот где у меня эти слезы, — Хамид провел ладонью по шее. — Лисой надо быть, мягкой и ласковой. Тогда любого льва обведешь вокруг пальца. Да еще и укусишь. Но так укусишь, что он никогда не догадается, кто его укусил. А если и догадается, то уже поздно будет. Не достанет ни на том, ни на этом свете. Понял? Но учти, лев тоже не дурак. Своего не упустит. Чуть ошибешься — сожрет и глазом не мигнет. Да не смотри ты так. Жизнь есть жизнь. Все хитрят и обманывают. Кто кого сгреб, тот тому и на шею сел… Да погоди… не перебивай. А старик, если хочешь знать, надул меня. А знаешь, почему я нагрубил ему? Да потому, что он хитрее меня оказался. И запомни, с них, со стариков, всегда надо брать наличными. Одной ногой они в могиле: тут уж не до кредитов. Бери наличными — и никаких разговоров. Другого я бы с удовольствием подвез да еще и своих приплатил. А этого я в жизни больше не увижу. Обидел! Не обидел, а хотел взять свое! С худой собаки хоть шерсти клок. Это тоже деньги. Без копейки и коробки спичек никто не даст. Ну, что скажешь?
Эрадж молчал. Он смотрел на дорогу, не выпуская изо рта погасшую сигарету. Его отец тоже старый человек. Значит, и с ним могут поступить так же. Одной ногой в могиле — чего уж тут церемониться? Можно и растоптать за ненадобностью.
«Эх, Хамид, Хамид! В одном ты прав: человека сразу не распознаешь».
— Верно ведь сказано, дорогой: жалость унижает человека. — Хамид заговорщицки подмигнул и расхохотался. Зубы у него были большие, белые. Такими зубами впору кости грызть. — Запомни, брат: дело жалости не терпит. — Он похлопал Эраджа по плечу, ловко поддерживая руль локтем, — Ну, не дуйся, черт с ним, со стариком.
— Я не дуюсь.
— Значит, все в порядке. На старика мне наплевать, Главное — чтобы ты не обиделся. Нам ссориться ни к чему.
«Конечно, — с горечью подумал Эрадж. — Зачем тебе со мной ссориться? Стану кандидатом наук. Глядишь, для чего-нибудь и сгожусь».