Почему?
Одним из влиятельнейших людей в округе был его отец, Азиз Матин. И дед Усмон Азиза, и прадед — словом, весь род, насколько можно было различить в сумраке давно минувшей жизни, неизменно пользовался почетом и уважением и всегда слыл родом людей с о с т о я т е л ь н ы х. Всему основой было богатство: скот, золото, деньги — Усмон Азиз понял это рано. И разве можно было без боли в сердце вспоминать огромные стада овец и коз, ломившиеся от зерна склады, батраков, готовых на любую работу, танобы[13] земли вокруг Нилу и далеко от него — земли, изобильно рожавшей овес и пшеницу, которыми торговали даже на базарах Карши и Бухары? Или знаменитых гиссарских овец Азиз Матина, при виде которых жадным блеском вспыхивали взоры почтенных купцов? Или сад, должно быть, похожий на райский, сад с его тутовником, абрикосами, яблоками и виноградом, сад, понимающими людьми давно признанный лучшим в Нилу? А какой орешник рос в нижней части их двора! Право, не меньше десяти-двенадцати канаров[14] собирали здесь каждый год! А под длинным навесом и днем и ночью всегда стояли под седлом два-три скакуна, в любую минуту готовые отправиться в путь.
Знатные гости наведывались в Нилу — даже из самого Шахрисябза и Бухары приезжали для того, чтобы засвидетельствовать свое уважение к Азиз Матину. И не было дня, чтобы на дворе не освежевывали одного-двух баранов… Если и существовали на земле горе и заботы, тревоги и страхи, то они оставались далеко в стороне от той жизни, которой со дня рождения жил Усмон Азиз и которая щедро дарила ему счастье и радость.
Но нет на земле ничего вечного. Будто божья кара, пришла революция, перевернувшая привычный уклад жизни. Где эмир? Где важные его советники? Бежали! Вместо них явились большевики, и странно было Усмон Азизу, что среди них оказалось много таджиков. Да, все менялось… Бедняк привыкал ощущать себя человеком, хозяином земли и воды, а те, у кого благодаря неустанным трудам предков и собственным их усилиям образовалось с о с т о я н и е, почувствовали растерянность и тревогу и принялись, так сказать, беспокойно почесываться — словно в их шубы заползли блохи. Особенно пугали слухи, которыми день ото дня полнилось Нилу и от которых кругом шла голова.
В самом деле, разве можно было примириться с тем, что новая власть собирается объявить женщину во всем равной мужчине?! И не заполучить стойкую бессонницу от разговоров, что частная собственность будет отменена? Подобно камнепаду, валились на головы новости, одна ужасней другой: растоптаны будут вера и обычаи, а таджики станут работать исключительно в интересах неверных; всякий, кто пожелает жену другого, непременно получит ее для любовной утехи, а питаться все будут, подобно странникам, из одного котла; мусульманство, разумеется, исчезнет, и на обломках ислама восторжествуют неверные…
Честно говоря, хотя Усмон Азиз и его отец немало способствовали распространению подобных слухов, иной раз они и сами ловили себя на том, что принимают досужие выдумки за чистую монету. Что тогда было взять с середняков и даже с бедняков, которые, ужаснувшись предполагаемым и неминуемым нововведениям, отворачивались от новой власти? И не просто отворачивались — уходили к басмачам. Жестокая и кровавая борьба то затухала, то разгоралась вновь и продолжалась по сей день…
«Сколько людей полегло с обеих сторон, — думал Усмон Азиз, не отрывая взгляда от сизой гривы вороного. — То и дело слышишь, что в одной долине красноармейцы перебили джигитов Ибрагимбека, а в другой — положили много своих… Сегодня скажут, что уничтожен отряд Красной Армии во главе с командиром, а на следующий день будут говорить, что зять турецкого халифа — сам Анвар-паша убит пулей красноармейца и что теперь все курбаши подчиняются только Ибрагимбеку…»
Усмон Азиз помрачнел. Всего месяц назад он безоговорочно верил Ибрагимбеку — как верил ему и пять, и десять лет назад. Но кончилась теперь его вера! Ибо едва ли не с той самой минуты, когда, поддавшись порыву, вместе с Ибрагимбеком перешел реку, Усмон Азиз стал понимать, что глубоко и горько ошибся. Нечего было и думать, что достаточно толчка — и Советская власть рухнет. Она стояла прочно, народ ее поддерживал и готов был соскрести со стены даже тень эмира, Ибрагимбека и прочих своих угнетателей. Иначе откуда взялось столько краснопалочников? Почему не прошло и месяца, как предводитель войска ислама оказался в положении ночного вора? Небо высокое, а земля жесткая — так говорит теперь он, не зная, какой найти выход.
Усмон Азиз горько улыбнулся.