Что верно, то верно: в десять лет я не был так уж привязан к Химэно — пожалуй, испытывал к ней лёгкую симпатию, не больше. Но вот незадача: в последующие годы ни один человек не вызвал у меня даже той самой лёгкой симпатии.
Вполне возможно, что именно детская привязанность и оказалась самым большим чувством в моей жизни, но Химэно исчезла из неё гораздо раньше, чем я это осознал.
Я запомнил сон с Химэно до мельчайших подробностей, а затем, не вылезая из футона[2], переключился на мысль о том, что произошло вчера: я продал почти всю свою жизнь, оставив себе только три месяца.
Мне даже в голову не пришло, что это мог быть сон, — нет, минувший день ощущался весьма реальным. Я не сожалел о том, что сгоряча продал жизнь почти без остатка, а также не осознал ценности того, чего лишился. Напротив, будто с плеч свалился груз, и всё встало на свои места.
В конце концов, до нынешнего дня я продержался лишь благодаря слабой надежде, что однажды станет лучше. Не было никаких оснований так думать, но признать это казалось равносильно смерти. Как-никак даже самому никчёмному человеку однажды может улыбнуться удача, и все несчастья будут позабыты.
Эта мысль помогала мне не отчаяться, она же стала своего рода западнёй. Вот почему было полезно убедиться, что уже ничего никогда не станет лучше.
Теперь я мог спокойно уйти из жизни.
Однако, раз уж на то пошло, хоть остаток дней следовало провести по-настоящему весело, чтобы умереть с мыслью: «Да, я бездарно прожил почти всю свою жизнь, но последние три месяца перед смертью удались на славу».
Я решил, что схожу в книжный магазин, почитаю журналы и заодно хорошенько обдумаю своё недолгое будущее, но тут раздался дверной звонок.
Я никого не ждал: за несколько лет ни один гость не переступил порог моей квартиры, и в последующие три месяца это вряд ли изменилось бы. Скорее всего, либо ошиблись дверью, либо пришли за оплатой по счетам, либо собирались всучить какой-нибудь рекламный буклет — в любом случае ничего хорошего.
Звонок заверещал вновь. Я выбрался из футона и тут же ощутил сильную тошноту, как вчера вечером: организм всё ещё переживал похмелье. Пришлось заставить себя добраться до двери и открыть её. На пороге стояла незнакомая девушка, к её ногам прижимался небольшой чемодан на колёсиках.
— Вы кто? — спросил я.
В ответ она удивлённо посмотрела на меня, со слегка раздражённым видом достала из чемодана очки, нацепила их и вновь взглянула на меня, будто считая, что уж теперь-то я должен её узнать.
И я в самом деле узнал:
— Это ты вчера оценивала мою жизнь...
— Да, — ответила она.
В облике девушки мне больше всего запомнился именно деловой костюм, так что обычная одежда — хлопковая блузка и расклешённая юбка голубого цвета — делала её совсем другим человеком. Чёрные волосы спадали до плеч и чуть вились — вчера я этого не заметил, потому что они были стянуты в хвост. Глаза я тоже разглядел только сейчас, и через стёкла очков они отчего-то показались мне грустными. Из-под юбки торчали тонкие ноги, на правой коленке я заметил большой пластырь. Видимо, он закрывал серьёзный порез: шрам был заметен даже через толстую ткань.
При первой встрече мне не удалось точно определить возраст девушки — казалось, что ей от восемнадцати до двадцати четырёх лет, но теперь стало ясно: она моя ровесница, лет девятнадцать-двадцать.
И всё-таки для чего она сюда явилась?
Я сразу предположил, что в оценке обнаружили ошибку и послали сотрудницу сообщить об этом. Например, просчитались на порядок или выдали мне результат другого человека. Я отчаянно надеялся, что она пришла принести извинения.
Девушка сняла очки, аккуратно убрала их в футляр и вновь посмотрела на меня безразличным взглядом.
— Меня зовут Мияги. С сегодняшнего дня я буду вашим наблюдателем; — сказала она и слегка поклонилась.
Оказывается, я совершенно забыл про наблюдателей. Едва вчерашний разговор всплыл в памяти, как к горлу подкатила тошнота, так что я бросился в туалет, где меня и вырвало.
Оставив содержимое желудка в унитазе, я открыл дверь и оказался с Мияги лицом к лицу. Работа работой, но такая бесцеремонность неприятно удивляла. Я почти оттолкнул девушку с дороги, подошёл к раковине, умыл лицо и прополоскал рот. Потом набрал воды в кружку, выпил её одним глотком и упал на футон. Меня мучила жуткая головная боль, а летняя духота только усиливала её.