Мы с Химэно сидели молча, не раскрывая рта: боялись, что иначе голос просочится в пространство между нами. Я крепко сжал губы и терпел изо всех сил.
Мы ждали знака: пусть явилось бы нечто, что угодно, — и оправдало наше существование, примирило с реальностью. Под стрёкот цикад в храме мы отчаянно молились богам.
Когда солнце закатилось, Химэно вдруг встала, отряхнула юбку и заявила своим удивительно янсым голосов, глядя куда-то вдаль:
— Нас ждёт великое будущее.
Её слова прозвучали как нечто само собой разумеющееся.
— Будущее — это когда? — спросил я.
— Не очень скоро, но и ждать не так уж долго. Наверное, через десять лет.
— Через десять лет, — повторил я. — Нам тогда уже будет по двадцать лет.
Нам, десятилетним детям, казалось, что двадцать лет — это возраст очень взрослого человека, поэтому для меня слова Химэно прозвучали правдоподобно.
Химэно продолжила:
— Вот. И с нами случится что-то — скорее всего, летом. Летом, через десять лет, с нами случится что-то очень хорошее, и тогда мы оба подумаем: как хорошо жить на свете! Мы станем богатыми и знаменитыми и, когда вспомним о начальных классах, скажем: «Младшая школа ничего нам не дала. Вокруг крутились одни тупицы, которые не могли послужить нам даже плохим примером. В общем, плохая была школа».
— Точно, одни тупицы. И школа плохая, — подтвердил я.
Слова Химэно потрясли меня, ведь младшеклассник считает свою школу целым миром и даже не задумывается о том, плохая она или хорошая.
— Вот почему нам нужно стать богатыми и знаменитыми через десять лет. Такими, что одноклассники от зависти схватятся за сердце.
— И губу закусят до крови, — согласился я.
— Иначе нечестно, — улыбнулась она.
Мне и в голову не пришло, что это пустые слова, — напротив, едва Химэно их произнесла, я уверился, что так и будет. Они прозвучали как предсказание.
Ну конечно, нас ждёт великое будущее! Через десять лет мы им покажем. Они пожалеют, они до смерти пожалеют, что так себя с нами вели.
— Но всё-таки здорово быть двадцатилетним. — Химэно сложила руки за спиной и посмотрела на небо. — Неужели это будет через десять лет?
— Можно пить. Можно курить. Жениться можно — хотя это ведь и раньше можно? — сказал я.
— Да. Девочки могут вступать в брак с шестнадцати лет.
— А парни — с восемнадцати. Но я, наверное, никогда не женюсь.
— Почему?
— Может, меня вообще всё на свете бесит. Кому же это понравится?
— Да? Я тоже такая, — сказала Химэно и опустила взгляд.
Её профиль, окрасившийся в цвета заката, казался незнакомым.
В один миг она вдруг стала взрослее и уязвимее одновременно.
— Послушай, а давай… — Химэно бросила на меня взгляд и тут же отвела глаза. — Если в двадцать лет мы всего добьёмся, но, вот недотёпы, не найдём себе спутников жизни… — Она кашлянула и продолжила: — То давай останемся вместе, как нераскупленные игрушки?
Последние слова она сказала странно изменившимся голосом, и я понял, что это от смущения.
— Ты о чём? — осторожно спросил я.
— Шучу. Забудь, — рассмеялась она. — Я же просто так. Меня-то ведь точно купят.
— Ну здорово, — хохотнул и я.
Но этот дурацкий разговор, это обещание я помнил и после того, как мы с Химэно оказались далеко друг от друга. Не мог забыть. И поэтому позднее отталкивал даже тех девушек, которые мне нравились в средней и старшей школах, в университете.
Я просто хотел показать ей при встрече, что меня ещё не купили. Глупость, конечно.
Но прошло десять лет, а воспоминания о тех годах по-прежнему живут в моей памяти.
ГЛАВА 2
Начало конца
Кажется, в тот день я девятнадцать раз сказал: «Прошу прощения», девятнадцать раз поклонился, а затем в глазах потемнело; не удержавшись на ногах, я упал на пол, стукнулся головой и потерял сознание.
Произошло это на открытой террасе пивного ресторана, где я подрабатывал. Ничего удивительного: так и бывает, если весь день работать под палящим солнцем без перерыва на обед. Я сделал усилие над собой и добрался до дома самостоятельно, но уже там глаза вдруг пронзило болью, будто их хотели вырвать, и мне пришлось отправиться в больницу.
Поездка в такси и приём в пункте скорой помощи плохо сказались на моём кошельке, и без того пребывавшем в плачевном состоянии. Вдобавок хозяин ресторана велел взять отпуск за свой счёт. Теперь мне следовало урезать собственные расходы, но урезать было нечего. Я не помнил, когда в последний раз ел мясо. Стрижку себе не делал месяца четыре, год назад купил тёплое зимнее пальто и с тех пор на одежду не тратился; то же и с развлечениями: с первого курса я никуда ни с кем не ходил.