Я вытащил из конверта деньги, предназначавшиеся Химэно, и по одной купюре раздал их прохожим.
Люди реагировали по-разному. Кто-то окидывал меня подозрительным взглядом, кто-то благодарил с заискивающей улыбкой, кто-то вообще убегал. Кто-то твёрдо отказывался, кто-то требовал дать ещё.
Мияги не выдержала и схватила меня за рукав.
— Хватит уже, — сказала она,
— Я ведь ничего не нарушаю, — ответил я и стряхнул её руку.
Конверт очень быстро опустел. Достав деньги из кошелька, я раздал всё до последней купюры.
Когда банкноты кончились, я остановился посреди тротуара. Прохожие бросали недовольные взгляды, явно желая, чтобы я отошёл и не мешал движению.
У меня не осталось денег ни на такси, ни на электричку, так что пришлось возвращаться пешком.
Полил дождь. Мияги достала из сумки голубой зонт и раскрыла его. Тут я понял, что забыл свой в ресторане, но меня совершенно не волновала угроза промокнуть или подхватить простуду.
— Вы промокнете, — сказала Мияги и подняла зонт повыше, будто приглашая укрыться под ним.
— Как видишь, мне хочется промокнуть, — ответил я.
— Правда?
Она свернула зонт и убрала его в сумку.
— Тебе незачем мокнуть за компанию.
— Как видите, мне хочется, — заявила Мияги.
— Как знаешь. — Я повернулся к ней спиной и пошёл впереди.
Мы нашли автобусную остановку, под которой можно было укрыться от дождя, и решили переждать там. Уличный фонарь криво нависал над нею и время от времени мерцал, будто спохватываясь.
Едва я присел, тут же накатила сонливость. Душа жаждала сна гораздо сильнее тела.
Кажется, я задремал всего на пару минут, потом промокшее тело продрогло, и глаза открылись сами собой.
Мияги спала рядом; чтобы сохранить тепло, она подтянула к себе колени и съёжилась.
Мне вдруг стало жалко девушку: из-за меня, дурака, у неё одни неприятности.
Я тихо поднялся, стараясь не разбудить Мияги, и, побродив по окрестностям, наткнулся на заброшенный коминкан[16]. Внутри оказалось не очень чисто, но электричество работало, а комнаты и холл были не заперты.
Я вернулся к скамейке, подхватил спящую Мияги на руки и отнёс в коминкан.
Спит она ещё более чутко, чем я, так что наверняка проснулась, но до последнего не открывала глаза.
В комнате пахло татами. В углу я заметил целую гору подушек для сидения; убедившись, что они чистые и без насекомых, выстроил их на полу и осторожно положил Мияги на импровизированную постель. Рядом соорудил нечто похожее и улёгся сам. На подоконнике лежала позабытая ароматическая спираль от комаров, и я поджёг её зажигалкой.
Звук дождя убаюкивал, как колыбельная.
Перед сном я последовал своей давней привычке, появившейся у меня лет в пять и продержавшейся до сих пор: закрыл глаза и попытался воспроизвести в памяти самый красивый пейзаж. Я до мелочей продумывал мир, в котором хотел бы жить: предавался ненастоящим воспоминаниям, представлял места, в которых никогда не бывал, свободно перекраивал своё прошлое и фантазировал о будущем.
Возможно, именно мечты, свойственные больше девчонкам, помешали мне найти своё место в этом мире.
Впрочем, без них я бы просто не сумел в нём выжить.
Глубоко расстроенный человек часто видит во сне нечто желанное, и случившееся посреди ночи, верно, оказалось именно таким сном. Подобных снов мне следовало стыдиться, но если бы увиденное в них произошло на самом деле, то, честно говоря, я бы несказанно обрадовался.
Меня разбудили звуки шагов по татами. Они затихли у моего изголовья, и, когда кто-то присел рядом со мной, по запаху я узнал Мияги. Даже сейчас она пахла удивительно чисто, как морозное утро.
Я нарочно не открывал глаза — почему-то решил, что так будет лучше.
Она коснулась моей головы рукой и нежно погладила.
Ласка длилась не больше минуты. По-моему, Мияги что-то пробормотала, но я не расслышал из-за дождя.
Сквозь дремоту я размышлял, что присутствие Мияги стало для меня своего рода спасением: я бы совсем отчаялся, не будь её рядом.
Вот почему я в очередной раз подумал, что нельзя её обременять. Она находилась рядом со мной только потому, что этого требовала её работа. Она добра ко мне, потому что я скоро умру. Разумеется, ко мне она никаких тёплых чувств не испытывает.
Только напрасных надежд тут не хватало. Такая надежда лишь сделает несчастными нас обоих. Закончится всё тем, что я внушу ей незаслуженное чувство вины, и моя смерть окажется неприятным событием в её жизни.