А затем Мияги, кажется, разгадала мой замысел. Похоже, она поняла, что я собираюсь сделать завтра.
— Кусуноки-сан... Неужели вы... Умоляю вас, не делайте глупостей!
Я покачал головой:
— Сама подумай: ну кому бы пришло в голову, что я, тридцатииеновый неудачник, смогу так замечательно провести остаток жизни? Да никому. Ты ведь сама видела, как меня оценили. Кто бы мог представить, что меня ждёт такое настоящее? Так сложилось, что человек, обречённый на ужасную жизнь, в итоге смог обрести огромное счастье. Вот почему и твоё будущее неизвестно. Может быть, появится человек гораздо надёжнее меня, и рядом с ним ты будешь счастлива.
— Не появится.
— Но ведь в моей жизни ты не должна была появиться. Поэтому и у тебя...
— Не появится!
Я даже слова вымолвить не успел, как она повалила меня на спину и спрятала лицо у меня на груди.
— Кусуноки-сан, умоляю вас!
Впервые я слышал, как она плачет.
— Умоляю, побудьте со мной хотя бы месяц. Я выдержу что угодно. Ведь я уже смирилась с тем, что вы скоро умрёте, что в выходные я не могу с вами видеться, что никто не видит, как мы держимся за руки. Я приняла мысль о том, что после вашей смерти мне придётся прожить в одиночестве ещё тридцать[27] лет. Поэтому хотя бы не отказывайтесь от времени... того времени, которое мы можем пробыть вместе. Умоляю вас!
Мияги рыдала, а я гладил её по голове.
Мы вернулись домой и уснули, обнявшись.
Она плакала не переставая.
Ночью Мияги ушла.
Мы обнялись ещё раз в прихожей. Она разжала руки, с сожалением отстранилась и печально улыбнулась.
— Прощайте. Я была счастлива, — бросила она.
Затем девушка поклонилась, повернулась ко мне спиной и медленно зашагала под луной.
На следующий день вместе с заменяющим наблюдателем я отправился к старому зданию — месту первой встречи с Мияги. Там я продал оставшиеся тридцать дней своей жизни. На самом деле хотелось сбыть всё без остатка, но, как оказалось, последние три дня не покупают.
Мужчина, увидев результат оценки, удивился:
— Ты знал, что так будет, поэтому сюда пришёл?
— Да, — ответил я.
Оценку проводила женщина лет тридцати. Вид у неё был озадаченный.
— Если честно, я бы не советовала этого делать. Речь ведь уже не о деньгах, Целый месяц вы можете рисовать, используя профессиональные материалы и инструменты, и тогда в будущем войдёте в учебники по искусству.
Она взглянула на блокнот с эскизами у меня под мышкой.
— Послушайте. Если сейчас вы просто уйдёте, то последующие тридцать три дня будете рисовать не останавливаясь. Всё это время ваша девушка-наблюдатель будет рядом с вами, будет вдохновлять и поддерживать. Ни в коем случае она не станет осуждать вас за такой выбор. А после смерти ваше имя навсегда останется в истории искусства. Вам ведь и так это известно? Что же вас не устраивает? Не понимаю.
— После смерти слава так же бесполезна, как деньги.
— Вам не хочется вечной памяти?
— Меня не радует вечная память в мире, в котором меня нет, — сказал я.
«Простые картины о мире». Так назовут мои работы позже, о них будут жарко спорить, но в итоге оценят как величайшие образцы искусства.
Правда, я уже продал тридцать дней своей жизни, а значит, теперь всё это перешло в разряд «могло бы случиться, но уже не случится никогда».
Я пришёл к такому выводу: что, если дар рисовать такие картины вызревает лишь спустя долгое-долгое время? А в моей прежней жизни я попал в аварию раньше, чем это время настало, и навечно утратил шанс состояться как художник.
Однако продажа жизни и, главное, присутствие Мияги сократили требуемое время до минимума. В итоге мой талант успел раскрыться раньше, чем я умер.
Именно так я предпочёл всё себе объяснить.
Когда-то я умел рисовать.
Любой увиденный пейзаж я мог без труда перенести на бумагу, а также умел разобрать его на составляющие и слепить из них совершенно другой образ. Последнему меня никто не учил, всё получалось само собой. Глядя на картины в музее, я сразу понимал, какая из них написана плохо, а какая просто идеальна, — понимал ясно и без слов.
Нельзя сказать, что моё восприятие было безошибочным. Одно несомненно: все, кто меня знал, признавали, что я необыкновенно талантлив.
Я бросил рисование зимой, в семнадцать лет, — решил, что если продолжу в том же духе, то обещанного Химэно великого будущего мне не видать. В лучшем случае стану хорошим, но бедным художником. С точки зрения обывателя, это тоже немалый успех, но из-за обещания, данного Химэно, я стремился к исключительности. Мне нужна была революция, поэтому я не позволял себе расслабиться во время рисования.
27
Вероятно, это ошибка автора, потому что Мияги уже отработала десять лет, то есть ей осталось двадцать.