Прошедшие годы не поколебали мою убеждённость в собственной исключительности. Для этой уверенности не было никаких оснований — просто память о прошлых достижениях не отпускала меня. Я не желал смотреть правде в глаза: хоть жизнь и не думала меняться к лучшему, я постоянно говорил себе, что однажды стану чрезвычайно успешным, и тогда безрадостному существованию придёт конец.
Чем старше я становился, тем грандиознее виделся мне мой успех. Именно загнанные в угол люди склонны думать, что есть шанс изменить всё в последнюю минуту. Конечно, на самом деле это невозможно. Недостаточно просто попасть битой по мячу в конце игры при отставании в десять очков[1]. Тут уже нужно лупить со всей силы, чтобы выбить мяч за пределы поля, хотя и риск промазать будет гораздо выше.
В какой-то момент я начал думать о вечной славе, уже не согласный на меньшее. Мечтал, что однажды моё имя будет греметь на весь мир и я стану легендой, оставлю в истории немеркнущий след.
Возможно, для того чтобы встать на верный путь, мне не хватало самой малости: кто-то должен был ткнуть меня носом в собственную никчёмность. Припереть к стенке, чтобы стало некуда спрятаться, нечем прикрыться, — и оглушить на месте, вывалив всю правду.
Если рассуждать с такой точки зрения, то продать свою жизнь было верным решением.
Ведь только тогда мне и довелось осознать никчёмность моих не только прожитых лет, но и всех будущих.
Приглядевшись, я отметил, что девушка в деловом костюме была довольно молода: я бы дал ей от восемнадцати до двадцати четырёх лет.
Она сказала, что на оценку уйдёт около трёх часов, и под конец фразы уже стучала по клавиатуре компьютера. Я полагал, что предстоит какая-то муторная процедура, но, похоже, тут даже собственного имени сообщать не требовалось. Кроме того, стоимость бесценной человеческой жизни предстояло выяснить за каких-то три часа. Разумеется, об объективности здесь и речи идти не могло, ведь оценка проводилась по правилам, придуманным некой таинственной организацией, но всё же наверняка имелись какие-то критерии.
Я вышел из здания и зашагал куда глаза глядят, бесцельно прогуливаясь по окрестностям. Смеркалось; я устал и проголодался. Хотелось просто зайти в какую-нибудь забегаловку и поесть, но на это не было денег.
Наконец я добрался до оживлённой улицы и заметил там скамью. Кто-то весьма кстати оставил на ней пачку сигарет Seven Star вместе с дешёвой зажигалкой. Я оглянулся в поисках хозяина этого добра, но никого не увидел, поэтому присел и невозмутимо сунул всё себе в карман, затем дошёл до переулка и уже там зажёг сигарету, стоя возле горы строительного мусора. Глубокая затяжка не прошла даром для отвыкшего от никотина организма: в горле запершило.
Я докурил, потушил окурок и отправился к станции. Снова захотелось пить.
Оставшееся время ожидания я провёл на скамейке на привокзальной площади, наблюдая за голубями. Напротив меня сидела женщина средних лет и бросала им крошки. Она была одета не по возрасту, а ещё как-то нервно крошила хлеб, так что смотреть на неё было неприятно. Глядя, как голуби клюют крошки, я ощутил приступ голода и стал сам себе противен: не хватало только наброситься на хлеб вместе с птицами, хотя я был недалёк от этого.
«Хоть бы прилично заплатили», — промелькнула тревожная мысль.
Я решил последовать примеру тех, кто собирается что-то продать, и в ожидании результата попытался мысленно оценить свою жизнь как можно ниже. Минимальная стоимость, на которую я рассчитывал, — шестьсот миллионов, но, чтобы не расстраиваться, если выйдет меньше, постарался представить худший исход: пожалуй, это будет триста миллионов.
В детстве я считал, что моя жизнь должна стоить три миллиарда; по сравнению с детскими подсчётами сумма оказалась весьма скромной.
Но даже так планка была поднята слишком высоко: ей ещё падать и падать. Я помнил фразу о том, что пожизненный заработок офисного менеджера в среднем составляет от двухсот до трёхсот миллионов иен, но совершенно забыл о мысли, промелькнувшей у меня при словах глупой одноклассницы на том самом уроке этики.
«Да кто же захочет дать денег за такую жизнь, как у тебя? Тут скорее ты приплатить должна будешь» — вот что напрочь вылетело у меня из головы.
Я вернулся в офис раньше положенного времени и задремал на диванчике, пока ждал. Проснулся оттого, что молодая сотрудница окликнула меня по имени. Похоже, она завершила оценку.
— Кусуноки-сан, — девушка начала именно так, хотя я точно помнил, что не называл ей своего имени и не показывал никаких документов.