— Сэр Ньютон большой шутник! — усмехнулся Лейбниц. — Никаких карликов и великанов мы не изобретали, а просто-напросто ввели понятия о бесконечно малых и о бесконечно больших величинах…
— И научили людей пользоваться ими. Вот и всё, — закончил Ньютон.
Разговор был неожиданно прерван подошедшим к нам полным, розовощёким человеком в шёлковом камзоле, отделанном тончайшими кружевами.
— Провалиться мне на месте, если это не Портос из «Трёх мушкетёров»! — закричал Сева.
— Ты с ума сошёл! — возмутилась Таня. — Откуда в Карликании мушкетёры?
— Нет, нет, я не мушкетёр, — засмеялся незнакомец, — хотя был лично знаком с д’Артаньяном! Я ведь тоже француз. Меня зовут Пьер Ферма.
— Могу вас заверить, — сказал Ньютон, — что наш дорогой Ферма один из самых любимых и почитаемых учёных в Карликании.
— Это вполне понятно, — добавил Лейбниц, — ведь мсье Ферма один из создателей теории чисел. Если принять во внимание, что Арифметическое государство — это страна чисел, то вам станет понятна огромная популярность мсье Ферма.
Ферма шутливо закрыл руками уши:
— Нельзя на одного человека взваливать всю тяжесть славы! Кроме меня, к теории чисел приложили руку очень многие. Достаточно вспомнить великого грека Пифагора или всех тех, кто жил после меня: петербургского академика Леонарда Эйлера, московского профессора Пафнутия Львовича Чебышёва или более поздних учёных — советских математиков Льва Генриховича Шнирельмана, Ивана Матвеевича Виноградова… Да я бы мог вам перечислить их сотню. А вы всё приписываете мне!
— И всё-таки, дорогой мсье Ферма, то, что сделано вами, отнять у вас нельзя.
Ферма загадочно улыбнулся и сказал:
— При всём при том я доставил людям массу неприятностей.
— Приятно, должно быть, доставить хоть одну такую «неприятность» человечеству! — заметил Ньютон.
— Никто бы из нас от этого не отказался, — присоединился Лейбниц.
— Что же это за неприятность? — полюбопытствовал Сева.
— Мсье Ферма, — ответил Ньютон, — говорит о той теореме, которую он открыл и которую никто вот уже триста лет не может доказать.
— Её так и называют великая теорема Ферма! — добавил Лейбниц.
— Зачем же так громко? Я никогда не называл её великой, — возразил Ферма. — Она пришла мне в голову, когда я читал превосходную древнегреческую «Арифметику» Диофанта. Очень простая теорема.
— Теорема-то простая, — сказал Лейбниц, — и всё-таки доказательства никто до сих пор не нашёл!
— Вы забываете, — заметил Ферма, — что для некоторых частных случаев кое-кому удалось найти доказательство.
— Я говорю о том, — ответил Лейбниц, — что нет ещё полного доказательства вашей теоремы.
— А сами вы её доказали? — спросил Сева у Ферма.
— Лучше не спрашивайте, милый друг, — грустно ответил учёный. — Я доказал её, но… Всё дело в этом маленьком «но». Я записал своё доказательство на полях книги Диофанта, и, подумайте только, этот листок оказался вырванным!
— Вот как нехорошо портить книжки! — с досадой заметил Ньютон.
— Но вы, наверное, помните своё доказательство? Скажите его мне на ушко, а я его потом опубликую, — предложил Сева.
Трое учёных покатились со смеху. Они долго не могли успокоиться.
— Мой дорогой Гаврош… Не знаю, как вас зовут по-настоящему, — обратился наконец Ферма к Севе. — Ведь прежде, чем слушать доказательство, надо познакомиться с самой теоремой! Боюсь только, что это несколько преждевременно. Впрочем, если вам хочется, возьмите в библиотеке книжку и познакомьтесь с моей теоремой. Может быть, когда-нибудь я и раскрою вам эту тайну.
Учёные церемонно распрощались.
И мы опять пошли вперёд.
К нам приближался человек с гордой осанкой, в завитом пудреном парике. Он вёл под руку старика в маленькой круглой шапочке.
— Михайло Ломоносов, помор Архангельской губернии, — представился человек в парике, оставив в стороне своего спутника и подойдя к нам. — Сугубо счастлив видеть своих соотечественников, побывавших в превеликом царстве чисел. Числа не токмо несметну пользу, но и велику радость несут человеку… Коли́ко вы преуспели в науке арифметике? — спросил Михайло Васильевич у Севы.
— Не очень уж много, — ответил, вздохнув, Сева. — Арифметика это наука — ой-ой-ой! Никак мне не даётся. Трудная наука!
— Да, зело́ трудная, — ответил Ломоносов. — Небось самому приходится ума-разума набираться, книжки штудировать?
— Нет, — ответил Сева, — мы в школе учимся, у нас есть учитель.