— Мэри Гилберт, — художница ответно жмёт руку и завершает знакомство. Ветер усиливается и шевелит ее наспех закрученную причёску.
— Приятно познакомиться, Мэри. У меня на примете есть чудесное место, откуда открывается шикарный вид на город. Можем прогуляться, когда погода наладится.
— С удовольствием! — соглашается она с искренним желанием. Периферийным зрением замечает, что Том нагло сверлит их взглядом.
Но МакКензи плевать. Пле-вать. Кто и как трогал ее почему-то бледную руку, кому она там добродушно улыбается. Его интересует нечто больше, чем раздражающая Гилберт.
Полотно.
Вернее, сам факт того, что та самая зазнайка пишет картины. Мысленно он потирает руки, на языке ощущает сладкий вкус триумфа. Точит нахальным взором, медленно попивает воду, чтобы промочить горло после долгих переговоров.
— Тогда не буду отвлекать. На вечер передают солнце. Встретимся в холле в шесть? — интересуется Кит.
— Да, до вечера. И спасибо за бутылочку полусладкого. Было очень вовремя, — она не упускает возможность поблагодарить его до того, как Мартин уйдет вниз, поцеловав на прощание руку новой приятельницы.
Ох, французская манера! С ума сводит!
Воздух до невозможности накаляется — в полной тишине, без посторонних людей, МакКензи и Гилберт остаются наедине на мучительные двадцать минут. И никто не роняет ни единого звука, черт тебя подери!
Она «погружается» в полотно с головой, но даже в такой медитации нутром чувствует его изучающий взгляд. А тот и не собирается что-либо говорить, язвить, задевать. Так и сидят на приличном расстоянии друг от друга: молча, ужасно некомфортно и неопределённо.
Чего он хочет? Ненормальный!
Ветер поднимается все сильнее. Сносит порывом принадлежности Мэри со стола, но холст она успевает придержать. Кисточки, палитра и краски падают на пол — альбом с важными набросками улетает к ногам Тома. Он наступает подошвой на край бумаги, словно прямо сейчас поймал мяч на воротах в важнейшей игре жизни, и довольно ставит стакан с водой на пол, возле себя. Копотливо поднимает альбом и выпрямляется.
— Отдай, МакКензи! — грубо приказывает Мэри, расторопно приближаясь к нему. С вызовом вытягивает руку, но внезапно останавливается, когда видит, как он хитро, очень самоуверенно улыбается. До трясучки тошно!
— Тц-ц-ц, — тот наиграно цокает языком, покачивая головой. Дразнит, что у Мэри тянет низ живота от его поведения. — Услуга за услугу, Гилберт.
— Ты вообще умом тронулся, а?! Какая, мать твою, услуга? — Бесится, гордо задирая подбородок.
Вид ее так и говорит: попробуй меня задеть, при этом не обжигаясь об меня, словно я золото, которое плавится под сотнями градусов.
— Не кипятись. Ты мне и даром не сдалась, — Том сплёвывает фразу, точно землю пожевал. — Картина. Мне нужна только одна картина. Доходит?
Мэри, услышав его странную просьбу, в голос смеётся и хватается за живот.
— Тебе? Картина? Ты у нас заделался ценителем искусства?
— Заткнись, — ровно бросает Том, заставляя ее прекратить смеяться. Заливает с ног до головы ядовитой жижей.
— Не буду я тебе помогать!
— Хм… — он протягивает фальшиво и вдумчиво, а двумя пальцами раскачивает альбом. Передразнивает, наблюдая ее реакцию. Давит на слабые места! — Там что-то важное, раз ты бросилась спасать эту потрёпанную вещицу?
Рот ее открывается, чтобы возразить и отвести подозрение, рука машинально дергается, желая вырвать альбом из его легкой хватки, но все действия рассыпаются, когда Том нагло открывает альбом и листает страницы.
— Сейчас же отдай!
— Так-так, и давно ты художница, Гилберт? — от его слов так и прет презрением! Взгляд нахала цепляется за наброски вроде портретов случайных прохожих, дамы с собачкой, натюрморта и… — Жесть, ты реально чокнутая! — Том никак, ни при каких условиях, не ожидал увидеть там самого себя. Вернее, его вчерашнюю версию: пьяную, уставшую, ту, которую Мэри запомнила в холле глубокой ночью и перенесла на бумагу карандашом.
— Не обольщайся, это для личной коллекции «Полные уроды»! — девчонка скрещивает руки на груди, ощущая себя очень уверенно. Все, что нельзя, он там уже увидел. Бояться или стесняться нечего.
Кроме…
— А это уже компромат, — он плавно отрывает листок с наброском самого себя, посматривает на то, как меняется выражение лица Мэри. — Я не давал своего разрешения меня нарисовать.