Только увидев Джин на пороге, несколько женщин в длинных ситцевых платьях со множеством пуговок на груди на восточный манер, в линялых ситцевых платках громко заголосили и отчаянно жестикулировали, мешая ей пройти внутрь. Они приняли Джин за представительницу городских властей и старались убедить, что никаких раненых у них в доме нет, все здоровы. На крик прибежали мужчины из мастерской и присоединились к беспорядочному хору.
Джин довольно долго и терпеливо пришлось объяснять причины своего появления. Она не из местной больницы, а представляет международную общественную организацию, и потому им нечего бояться. Их больному родственнику окажут помощь, и он никак не пострадает, но они не верили, даже толкали ее, стараясь поскорее выпроводить из дома.
Джин вскоре поняла, почему. В доме была всего лишь одна комната, и раненый лежал тут же, за грудой коробок. Растревоженный шумом, он застонал, и довольно громко. Этого боялись родные пострадавшего. Оттолкнув двух женщин, Джин вошла в помещение. Сзади за ее спиной все мгновенно стихло.
Вслед за ней вошел Милюк, несший медицинский саквояж. Осторожно ступая по глиняному полу, застеленному тряпками, на котором в беспорядке стояли какие-то горшки и глиняные чашки, Джин прошла к окну и отодвинула ногой коробки. На полу, на тонком цветастом матрасе она увидела юношу лет семнадцати. Его голова была перевязана грязной тряпкой, а весь матрас блестел в плохо отстиранных пятнах от испражнений и рвоты молодого человека.
В комнате стоял удушающий кисловатый дух, от которого тошнило. Когда Джин наклонилась над раненым, из-под ноги у нее выскочила мышь и нырнула в дырку в полу.
— В таких условиях трудно поправиться, — Джин с осуждением взглянула на женщин, стоявших теперь молча за ее спиной.
Та, что постарше, в темно-синих одеждах, с практически черным, покрытым морщинами лицом, должно быть, мать, ответила ей крайне враждебно:
— У нас нет других условий, — прошипела она, и Джин увидела у нее во рту только четыре зуба, клыки, как у змеи. Наверное, от старости. — Кто нас в больницу возьмет? Сразу прикончат, узнав. Я говорила ему, не ходи, не ходи, Аллах всемогущий, — возопила женщина и в отчаянии прижала кулаки к лицу. — Он — надо же что-то менять, так нельзя, мама, жить дальше…
— Успокойтесь, — Джин распрямилась, подошла к женщине, ласково взяла ее за руку, прислонив голову к своему плечу. — Не плачьте. Сейчас посмотрим, что можно сделать. Все совершенно бесплатно.
Женщина отстранилась, усталыми, поблекшими глазами всматривалась в лицо Джин, точно не веря.
— Пожалуйста, — попросила Джин, — принесите мне свет. Надо осмотреть рану. Милюк, дайте мне, пожалуйста, медикаменты.
Помощник Бушры аль-Асад поставил на пол рядом с ней медицинский кофр. Джин открыла его, достала резиновые перчатки, маску. Надев их, начала осторожно разматывать повязки на голове у юноши. Мать принесла лампу. Грозно прикрикнув на остальных женщин, она заставила их всех выйти из комнаты.
— Может, воды принести? — спросила женщина уже участливо.
— Нет, нет, — Джин покачала головой, — ни в коем случае. Вода здесь зараженная, в ней много микробов, поэтому мы ею не можем пользоваться. У меня все с собой есть — и очищенная вода, и остальное. Тихо, тихо, надо потерпеть, — шептала Джин. Повязка присохла, ее пришлось отрывать, и юноша застонал от боли. — Сейчас станет легче. Сложный случай, — освободив рану, она взглянула на Милюка. — Поврежден глаз. Как я вижу, довольно серьезно. Пожалуйста, наклоните лампу сюда, — попросила Джин женщину. — Пуля прошла навылет, — продолжала она. — Остальное надо смотреть вместе со специалистом, с офтальмологом, но я вижу однозначно полный паралич глазных мышц. Не исключено, что задеты верхние стенки глазницы, а через полость носа пострадал и головной мозг. Молодого человека надо везти в стационар, — быстро повернулась она к матери. — У вашего сына высокая температура. Я вижу, рана засорена, в ней началось нагноение. Если гной пройдет в мозг, могут наступить тяжелые осложнения. Не исключено большое скопление крови.
— Как же, переворачивали, — растерянно сказала мать. — Надо же за ним подтирать. В больницу я его не отдам, — запротестовала она, — невозможно. Там его окончательно угробят.