«Да, хоть и больно нестерпимо, до слез, но сегодня я совсем твердо решила с корнем вырвать эту привязанность. Она мешает ему жить. Она и мне мешает. То, что он дал мне, останется. Наша дружба сделала свое дело, а то, что теперь, – лишнее и ненужное.
Он дал мне свой дневник за это последнее время, и я опять вижу, как я его путаю. Мы столько сил, мыслей, чувств тратим друг на друга, что правда, как он пишет, это грешно»[238].
Но затем она отметила уже состоявшееся в их общении: «Я давно уже так привыкла жить его жизнью вместе со своей, что путаю их, и эти два дня чувствовала, что что-то произошло, что было мне радостно, и не знала сразу – он или я в этом участвовали»[239].
В дневниковых записях 1893–1895 годов Татьяна Толстая отводила Попову большое место, они свидетельствуют, что она тщетно пыталась справиться со своими чувствами к молодому человеку. Но почему она боролась? Дело заключалось не в том, что он был женатым мужчиной. Ей представлялось, что она мешает ему полностью отдаться своему делу – быть помощником отца, следовать его идеям и претворять их в жизнь. Вместе с тем Татьяна не могла не думать над тем, что Евгений был человеком из другого мира, быть с ним означало для нее необходимость отречься от привычной для нее богатой разнообразными впечатлениями жизни, пренебречь общепринятыми в высшем свете представлениями, переступить сословную границу, стать-таки «новой женщиной» и уйти в мир толстовцев.
«Темные» пришли в семью Толстых из другой сферы жизни и заявили свои права на внимание учителя. Летом 1886 года Софья Андреевна отметила появившуюся у нее «тяжелую повинность»: «не выбирать людей и друзей и принимать всех и вся»[240]. Графиня должна была открыть свой дом для П. И. Бирюкова, М. А. Шмидт, Е. И. Попова, И. И. Горбунова, В. В. Рахманова, П. Г. Хохлова и многих, многих других «ради Левочкиной известности и новых его идей»[241].
Со временем многие из последователей Льва Толстого: прежде всех П. И. Бирюков, И. И. Горбунов, М. А. Шмидт – вошли в круг жизни Толстых. Однако в самом начале встречи с приверженцами идей Толстого и удивляли, и настораживали членов семьи писателя. Софья Андреевна с изумлением наблюдала за поведением последователей своего мужа, ей бросалось в глаза, что Мария Александровна Шмидт, «восторженная поклонница идей Льва Николаевича», встречаясь или прощаясь с ним, «истерически рыдает»[242]. Новые знакомые не были приятны хозяйке дома: «Народ все несимпатичный и чуждый, тяжелый в семейной жизни»[243]. В декабре 1890 года графиня с возмущением записала: «Приехали темные: глупый Попов, восточный, ленивый, слабый человек, и глупый толстый Хохлов из купцов. И это последователи великого человека! Жалкое отродье человеческого общества, говоруны без дела, лентяи без образования»[244].
А вскоре произошло непредвиденное – Софья Андреевна столкнулась с нетерпимой для нее ситуацией: взрослые дочери, Татьяна и Мария, столь близкие отцу, стали общаться с «темными» и оказались с ними в одном кругу. Молодые люди стали влюбляться в ее дочерей. 2 января 1895 года она записала в дневнике: «Сегодня ночью в 4 часа разбудил меня звонок. Я испугалась, жду, – опять звонок. Лакей отворил, оказался Хохлов, один из последователей Левочки, сошедший с ума. Он преследует Таню, предлагает на ней жениться! Бедной Тане теперь нельзя на улицу выйти. Этот ободранный, во вшах темный везде за ней гоняется. Это люди, которых ввел теперь Лев Николаевич в свою интимную семейную жизнь, – и мне приходится их выгонять»[245].
К ужасу матери, между ее дочерьми и «темными» стали складываться любовные истории, ни одна из которых, к безмерной радости Софьи Андреевны, не завершилась браком. И у такого развития событий были свои причины.
Для последователей яснополянского учителя, как, впрочем, и для него самого, проблемным был вопрос об отношении учения к жизни. Каждый из них день ото дня должен был определяться с ответом на этот вопрос. В. Г. Чертков, к примеру, в силу особенностей своей натуры – он был прямолинейно последовательным человеком, – по-видимому, легче других справлялся с проблемной ситуацией. Евгений Иванович Попов нашел для себя совершенно особый ответ, именно об этом написал Булгаков, вновь встретив его после Февральской революции 1917 года:
239
Там же. С. 273. Летом 1893 г., как отмечено в одном из писем Л. Н. Толстого, Татьяна нарисовала портрет Евгения (