Он повернулся к Брету, который молча сидел на стуле, пустым взглядом уставившись в пол.
— Пожалуйста, продолжайте. Мне хотелось бы побольше узнать о вашем детстве.
Брет беспокойно заерзал.
— С самого начала?
— Не обязательно. В отличие от Адлера я не придаю значения самым ранним воспоминаниям. Меня больше интересует то, что вы осознанно считаете важным.
— Вы имеете в виду мое отношение к событиям?
— Приводите мне факты. Ваше к ним отношение станет ясно само собой.
После некоторых колебаний Брет поборол застенчивость и продолжил прерванный рассказ:
— Вы, наверное, поняли, что моя жизнь в семье, когда я был ребенком, была довольно странной. Это относится не к периоду до смерти моей матери. Она умерла, когда мне было четыре года, и я мало что помню о том периоде. К нам приехала старшая сестра отца, чтобы помогать вести хозяйство, и пару лет я был целиком в ее власти. Тетя Алиса, а может быть, и отец установили довольно странные правила для пятилетнего ребенка. Припоминаю, что она отшлепала меня, по крайней мере, один раз за то, что я задавал вопросы о своей матери. Она мне даже не хотела сказать, что случилось с матерью. Тетя Алиса сама умерла, когда мне было всего шесть лет, и я бы не сказал, что пожалел об этом. — Он опять улыбнулся беспокойной улыбкой, плотно сжав губы, как будто эти воспоминания отдавали горечью.
— Это вполне понятно, — заметил Клифтер. — Строгая старая тетя — плохая замена умершей матери. Кто за вами ухаживал после смерти тети?
— Мною занялся сам отец. К тому времени он стал уже профессором и заместителем начальника управления, поэтому мог позволить себе пригласить служанку. Но по какой-то причине он не захотел пустить в дом женщину. Он пошел на большие неудобства и, возможно, часто пренебрегал своей собственной работой просто для того, чтобы не жить в одном доме с женщиной. Временами он нанимал своих студентов для помощи на кухне и в уборке помещения. Но основную работу по дому выполняли мы сами. Я уже умел неплохо готовить, когда мне было восемь лет. Но зато не смог научиться играть в бейсбол, пока не пошел в подготовительную школу. Между прочим, он позволил мне проучиться в подготовительной школе только один семестр. Возможно, этим объясняется моя неспособность легко входить в коллектив, чувство, что у меня нет определенного места в обществе.
— Возможно, этим.
— Когда я оглядываюсь назад, то мне кажется, что всю жизнь я был чем-то вроде одинокого волка. Даже моя профессия — не помню, говорил ли я вам, что занимаюсь историей — занимался, — тоже работа в одиночку. Я редко принимал участие в командных играх, но преуспел в боксе и плавании. Единственное, чем я по-настоящему увлекся, — служба в военно-морском флоте. После того как меня произвели в офицеры и особенно когда приписали к кораблю, впервые в жизни я почувствовал, что к чему-то принадлежу. Я стал членом команды, которая сражалась за правое дело, и это дало мне неведомое раньше удовлетворение. Из меня получился довольно хороший офицер, как это ни удивительно. Я ладил с подчиненными и выполнял свои обязанности. Когда корабль затонул, я почувствовал невосполнимую утрату.
— Вас... списали по инвалидности, насколько мне известно, до окончания войны?
— Правильно. Я знаю, на что вы намекаете. Я подробно обсуждал это с заведующим Райтом. Правда, конечно, что я чувствовал вину, потому что вышел из борьбы раньше, чем закончилась война. Правда и то, что я не хотел возвращаться в строй после того, как разбомбили мой корабль. Я был совершенно измотан после двухлетнего пребывания на море и думаю, что к тому же боялся. В то время я не признавался в этом даже самому себе, а теперь вот признаюсь.
— В чем конкретно признаетесь?
Брет перевел взгляд с Клифтера опять на окно. Его рука напряженно сжала подлокотник полукресла, как будто это была ловушка.
— Я признался заведующему Райту и самому себе, что внутренне был рад, когда мой корабль пошел ко дну. Для меня это означало получить отпуск, если спасусь. — Его голос словно треснул на последнем слове.
— Понятно. Вы еще чувствуете за собой вину?
— Может быть, и чувствую, — нетерпеливо ответил Тейлор. — Но к данному делу это не имеет отношения.
— Думаю, что имеет. Вы все еще не можете спокойно жить, осознавая свою слабость. Помните, что ставить личное над общественным является нормальным проявлением человеческой слабости. Я вынашивал аналогичное желание, мистер Тейлор. Когда каждый день отбирал кандидатов на сожжение, я молился про себя, чтобы не стать одним из них, хотя было много других людей, которые больше меня заслуживали право остаться в живых; Мы все должны научиться жить, примирившись с чудовищным фактом своего собственного эгоизма. Нет никакой добродетели в бесполезном самобичевании.
— Именно это сказал Райт, и я ему поверил. Кое-чему поверил. Но сейчас не это обстоятельство беспокоит меня.
— А что вас сейчас беспокоит?
— Вещи, которые не могу вспомнить, — произнес он глухим, жалким тоном и неожиданно выпалил: — Доктор, что случилось с моей матерью?
— С вашей матерью?
Его улыбка тоже была жалкой.
— Разве я сказал «мать»? Я имел в виду жену. Хотел вас спросить, что случилось с моей женой. До сегодняшнего дня я даже не знал, что женат.
— Сожалею, но она умерла. — Клифтер развел руками, сделав жест замешательства и сочувствия.
— Но как она умерла?
Клифтер еще не принял решения, как ответить, и поэтому отделался иезуитской полуправдой.
— Точно я этого не знаю. Расскажите мне о своей матери, мистер Тейлор. Вы помните ее?
— Да. — Затем после продолжительной паузы добавил: — Она была очень миловидной женщиной. В этом я уверен, но ее образ запомнился мне смутно. Я уже сказал, что мне было всего четыре года, когда она умерла. Она была добра ко мне. Мне с ней было весело. Она даже становилась в кровати на голову ради меня и все такое. Мы дрались подушками. Во время еды мы тоже играли. Я должен был сделать глоток, когда она коснется стола всеми десятью пальцами. У нее были красивые руки.
— Вы запомнили ее смерть?
Взгляд мечтательных голубых глаз стал жестким.
— Нет. Подождите... Кое-что я помню. — Глаза Брета потускнели, взгляд стал отсутствующим. Коричневое от загара лицо разгладилось и просветлело, как будто на него надели маску молодого человека, чтоб извлечь прошлое. — Я вошел в ее комнату, а она была мертва. Иногда ночами, когда я чего-то пугался, она разрешала залезать к ней в кровать и оставаться там, пока не засну. В ту ночь мне приснился страшный сон, и я пошел к ней в комнату, но она была неподвижной и холодной. Я видел ее мертвое лицо при свете лампочки, стоявшей у изголовья кровати. Руки были сложены на груди. Я дотронулся до ее лица, оно было такое же холодное, как мокрая одежда.
— Была ли на ней ночная сорочка? — Клифтер вспомнил, что Лоррейн была голая, когда ее обнаружил Тейлор.
— Нет. — Ответ был совершенно однозначным. — Она была одета в черное шелковое платье с кружевной оборкой на шее. Глаза закрыты, а голова лежала на белой сатиновой подушке. Я не знал, что она умерла, пока мне не сказал об этом отец. До этого я еще не видел мертвого человека.
— Спала ли обычно ваша мать на белой сатиновой подушке?
— Разве я могу запомнить такую вещь? Моя мать умерла, когда мне было четыре года.
Клифтер не стал указывать на то, что Тейлор сам припомнил эту деталь. Эта тема, казалось, расстраивала молодого человека, поэтому Клифтер на время оставил ее.