Я сказала ему:
– Папа хотел… Я имею в виду, мы… Мы хотели наставить тебя на верный путь…
У нас были… добрые намерения».
И тогда он почти крикнул: «Что мне за дело до ваших намерений? Результат оказался дерьмо!»
На нас посмотрели охранники. Один из них подошел и встал рядом с нами. Я постаралась успокоить сына: «Мы поговорим обо всем этом дома, Адари, тебя скоро выпустят…» Но он меня перебил: «Я не вернусь домой, мама. Я все обдумал и понял. Моя жизнь пошла наперекосяк из-за вас. Если я хочу быть счастливым, я должен на какое-то время от вас оторваться. Стать самостоятельным».
«Ты что, – сказала я, – хочешь сам себя наказать? Зачем тебе это? Куда ты пойдешь?» – «Ничего, разберусь», – ответил он. «Не уверена», – сказала я. А он сжал кулаки и процедил: «Если я вернусь домой, ничем хорошим это не кончится… Мы с отцом… Хорошим это не кончится».
Авнер Ашдот вздохнул. Он на миг приподнял правую руку над рулем, словно хотел меня погладить, но тут же вернул ее на место. Так меня и не погладив.
Я опустила свой козырек, чтобы заслониться от солнца. И чтобы было чем занять руки.
– Что… что вы ему сказали, Двора? – тихо спросил он. – Хотя что тут скажешь…
– Я сказала ему… Я попросила его сохранить связь хотя бы со мной. Но он ответил: «Прости, мама, но ничего не выйдет. Я должен порвать с вами. С вами обоими. По крайней мере, на ближайшее время». И все. Он просто встал и ушел. Заключенные никогда не уходят со свидания первыми, а у нас оставалось еще десять минут. Целых десять минут! Но он взял сумку, которую я привезла, и, даже не попрощавшись, вернулся к себе в камеру.
Дома я рассказала Михаилу, что Адар дал нам отставку, но он ответил, что сын нами манипулирует. Что «ближайшее время» настанет очень скоро, и он к нам прибежит. Потому что ему понадобятся деньги. И у него не будет выбора. Когда после освобождения Адара прошло полгода, но он так к нам и не обратился, Михаил сказал: «Знаешь что? Невелика потеря! Смотри, насколько лучше стала наша жизнь без… без этого вечного страха, что он опять что-нибудь натворит».
«Это твой сын!» – крикнула я. Впервые за все годы, что мы прожили вместе, я повысила на него голос. Но он тихим и спокойным голосом повторил: «Невелика потеря!» Я сказала: «Я буду за него бороться. Я не собираюсь от него отказываться». – «Воюй сколько хочешь, – ответил он. – Но без меня». – «Я не нуждаюсь в твоей помощи, – сказала я. – Сама справлюсь». Тогда он сказал: «Ты не понимаешь, Двора. Я закрывал глаза, когда ты бегала к нему в тюрьму и сюсюкала с ним, хотя он сбил беременную женщину и избил меня. Но сейчас я заявляю четко и ясно: если ты будешь нянчиться с ним, то потеряешь меня».
Потом, Михаил, я рассказала о тебе Авнеру Ашдоту и другие вещи. Я должна была это сделать, чтобы он понял, что ты за человек, что за человек ты был, и уравновесить это твое «Невелика потеря!», которое даже в пересказе еще раз меня ужаснуло. Я рассказала ему, что ты три раза в неделю ездил к своему отцу в хоспис, сидел рядом с ним и держал его за руку, несмотря на обиды, которые он тебе нанес. Я рассказала ему, что ты ежегодно делал щедрый анонимный взнос на счет ассоциации «Мое тело», которая борется за ужесточение наказания за сексуальное насилие (я знаю, что тем самым ты нарушил правила профессиональной этики и мне следовало бы об этом молчать, но я не смогла). Я рассказала ему о том, с каким уважением ты всегда относился к судебным стенографисткам, на которых остальные судьи смотрели сверху вниз и нередко им грубили. И не только к ним, но также к уборщикам, мелким клеркам, помощникам судей, охранникам, сотрудникам архива – всему вспомогательному персоналу суда; перед каждым праздником ты подходил к каждому из них, желал счастья и благодарил за хорошую работу. Когда в суде появлялся новый охранник, который не знал тебя в лицо и просил предъявить документ, ты не закатывал глаза, а спокойно показывал свое удостоверение…
Я рассказала ему, каким прекрасным мужем ты был. Как щедр ты был на комплименты. Ни одна женщина в мире не получила от своего супруга столько комплиментов, сколько я. Много ли найдется в мире женщин, которым муж на протяжении тридцати лет дарил бы цветы каждую неделю, но каждый раз в другой день, чтобы это не превратилось в рутину. Я рассказала ему о записках. Не волнуйся, я их не цитировала. Просто рассказала, что каждую субботу ты просыпался раньше меня, писал на клочке бумаги короткое любовное послание в стихах и прикреплял его к холодильнику.