– Все не так плохо, как я думал, – сказал он, когда я замолчала. – Он оставил дверь приоткрытой. Как и Ася. Они оба оставили дверь приоткрытой.
– Но Адар по-прежнему чувствует себя оскорбленным. И это чувство сидит в нем очень глубоко.
– Нам надо перевести дух. И вам, и мне. Набраться терпения. Самые жестокие разлады между людьми происходят из-за того, что одной стороне не хватает терпения дождаться, пока вторая созреет.
– Ну, не знаю… Мне бы толику вашего оптимизма.
Авнер Ашдот ничего не сказал. Молча раздвинул мои пальцы и переплел их со своими.
Все из-за того, что Хани меня обняла. Хани, моя соседка. До того дня я и не подозревала, как истосковалась по человеческому теплу. С того дня начался обратный отсчет. Этот счет я вела мысленно и безмолвно. Но заранее знала, каким будет финал.
Я пригласила Авнера Ашдота подняться ко мне на третий этаж на чашку кофе. Хотя мы оба прекрасно знали, что я пью только чай и воду. От подробного описания того, что произошло дальше, я тебя избавлю. Всякой откровенности есть предел. Скажу лишь, что я выяснила: на левой ноге у него и правда шесть пальцев. А после его ухода на меня навалилось непереносимое чувство одиночества.
И чтобы ты понимал: он вел себя как джентльмен. Приготовил легкий завтрак. Омлет с луком и салат из крупно нарезанных овощей. Мы завтракали вместе. За столом он бесконечно расточал мне комплименты. Погладил меня рукой по щеке. Несколько раз спросил, не обижаюсь ли я, что он уходит. Он рад бы остаться, но у него назначена встреча…
Я сказала, что все в порядке. Чтобы он не брал в голову.
Но после его ухода со мной что-то случилось. Не знаю, Михаил, но на меня как-то сразу обрушилось все. Все события последних недель. Меня охватило неистребимое желание поговорить с тобой. И глубокая тоска – оттого, что это невозможно.
Наша квартира внезапно показалась мне заброшенной фермой. Четыре комнаты, со всех сторон окруженные не ведающими любви холмами.
Ты меня знаешь. В такие минуты мне необходимо заняться каким-нибудь делом. Я решила, что начну паковать вещи, готовясь к переезду. Рассортирую что куда: зимняя одежда, летняя одежда, посуда, которую возьму с собой, посуда на выброс… Старые письма. Газетные вырезки. Фотоальбомы. Я провозилась гораздо дольше, чем предполагала. Хотя мы с тобой никогда не были барахольщиками, но все же в этой квартире мы прожили двадцать пять лет. Ты себе даже не представляешь, сколько здесь накопилось хлама.
Твой кабинет я оставила напоследок. Только через неделю я нашла в себе мужество туда войти. Сердце у меня колотилось. Я решила двигаться от простого к сложному. Сначала разобрать книжные полки, а уж затем взяться за письменный стол с его многочисленными ящиками, которые всегда оставались для меня недоступными. Что ж, я выяснила, что они не скрывали ни мрачных секретов, ни писем от тайных любовниц (эх, Михаил, за столько лет – ни одной машинисточки для расслабона?). Только две пары часов «Ролекс», которые ты получил в подарок, но не носил, не желая бахвалиться перед окружающими, да выдержки из профессионального дневника, которые ты, по всей видимости, собирал в качестве материала для будущей книги, так и не написанной (между нами говоря, оно и к лучшему).
В нижнем ящике я нашла этот автоответчик. Подключила его к телефонной розетке, и ты своим низким голосом предложил мне оставить сообщение.
Тогда я и поняла, что должна делать. С тех пор я говорю с тобой. Это выглядит нелепо, я понимаю. Разговаривать с механизмом. Разумный человек на такое бы не пошел. Но если последние недели чему-то меня и научили, так это тому, что разумных людей не бывает. Как и разумных поступков. Есть только поступки, которые человек в определенную минуту обязан совершить.
Пока я оставляла тебе эти сообщения, я не ждала от тебя ответа, Михаил. Я не верила, что ты подашь мне какой-то знак или явишься мне во сне, чтобы ответить на мои вопросы. Я хотела поговорить с тобой, потому что знала, что скажу тебе только правду. Всю правду. Ничего, кроме правды. И это заставит меня сделать самое трудное: снять с себя все маски и взглянуть на себя со стороны: вот мое лицо, а вот выбор, который я сделала, и последствия этого выбора – как хорошие, так и дурные.
Видишь ли, Зигмунд Фрейд был очень мудрым человеком, но вчера ночью, дочитав последний том из его собрания сочинений и положив его на тумбочку возле кровати, я поняла, что он допустил одну грубую ошибку. В нашей душе нет никаких трех этажей! Они, эти этажи, существуют в пространстве между нами и другими людьми; в промежутке, отделяющем наш рот и ухо человека, которому мы рассказываем свою историю. А если такого человека нет, нет и истории. Если некому открыть свои секреты, не перед кем оживить свои воспоминания и не у кого найти утешение, тогда ты разговариваешь с автоответчиком. Вот так, Михаил. Главное – с кем-то говорить. В обратном случае ты так и не узнаешь, на каком этаже ты обитаешь, и будешь обречен вечно шарить в темноте лестничной клетки в поисках выключателя.