Глод поморщился:
— Когда Бомбастый увидит этот аппарат на буфете, он спросит, откудова это взялось и что за штуковина такая.
— Он этого ящика и не заметит. Для него он невидимый, и, когда ваш сосед рядом, он действовать не будет. Он настроен только на ваши собственные волны.
Ратинье даже присвистнул:
— Все-таки вы, — признал он, — на вашей звезде неплохие механики…
Диковина улыбнулся, и на сей раз улыбка у него получилась шире, чем прежде. Это не укрылось от глаз Ратинье.
— По-моему, ты стал шире улыбаться в сравнении с последним разом. Сейчас ты прямо как лягушка улыбаешься.
— Учусь. Комитет Пяти Голов приказал мне научиться, чтобы потом их самих научить. — И возбужденно добавил: — Там наверху зашевелилось, все больше и больше шевелится! Благодаря вам, Глод!
— Благодаря мне?
— Да, благодаря вашему капустному супу. Из-за него, в сущности, мне доверили тарелку, которая долетает до Земли не за три, а за два часа.
— Ах вот оно что! А я-то думал, что это прежняя.
— Снаружи да, а внутри нет. Я доволен, Глод. Меня начинают ценить.
Ратинье хохотнул:
— И все это из-за горшка супа; ну, видать, и чудаки вы там. Я же тебе говорил, что ты следующий чин получишь, ведь говорил, а?
— Да…
— И стоит тебе выпить пол-литра, ты через все головы перепрыгнешь, то есть через все пять ихних голов.
— Да…
— Нынче попробуешь?
Диковина не ответил на зазывы пламенного проповедника, этого энтузиаста-наставника, обращающего новичка в свою веру. Продолжая чистить картошку, Глод проворчал:
— Да не переживай ты так! Если есть у тебя честолюбие, добьешься своего! Наши заправилы все хлещут вино, но только не солдатское пойло! А закупоренное замечательное вино, за которое мы, грешные, заплатить не можем, потому что мы за ихнее вино платим.
— Да, кстати, — проговорил Диковина с гримасой, долженствующей на этот раз изображать ликующую улыбку, — я привез ваш золотой.
Он приподнял какой-то мешок, который, войдя в дом, поставил на стол. Не слишком уверенно Глод сунул туда руку и вытащил целую пригоршню блестящих монет.
— Но, Диковина, — запинаясь, начал он, — да здесь их на целый мульон! Слышишь, на мульон!
Надо ли говорить, что инопланетянин произнес это слово, как произносил его Глод.
— Возможно, что и на мульон. Так или иначе — это вам.
— Мне? Это все мне?
— Да, все. А что я, по-вашему, должен делать с этим металлом? А вам приятно его иметь, вот и все.
Но когда Глод заключил его в объятия, сжал изо всех сил, топоча от радости сабо, Диковина не знал куда деваться от смущения. Земные проявления чувств коробили этого пришельца из иных миров, ибо там никому никогда даже в голову не приходила сумасбродная мысль пожать ближнему руку. Он осторожно высвободился из объятий Глода, боясь оскорбить его резким движением.
— Полноте, Глод, это же сущие пустяки, две минуты работы лаборанта-химика шестого разряда, и все.
Услышав эти слова, Глод задумчиво и печально покачал головой.
— Две минуты работы! А вот у нас, Диковина, это работа всей жизни сапожника…
Чуть ли не бегом бросился он припрятать деньги в ларь, прикрыл его старым тряпьем. Как только гость улетит восвояси, он непременно перепрячет свои сокровища. Конечно, доверять-то он доверяет этому медведю, но поди знай, вдруг он передумает и заберет деньжата обратно?
Овощи в чугунке томились на плите. Глод разжег ее только в два часа ночи. Диковина жадно схватил крышку, нагнулся над чугунком.
— Что это ты делаешь? — завопил Глод.
— Нюхаю…
— Оставь крышку в покое! В жизни не видел, чтобы вокруг какого-то супа такая свистопляска шла! Иди сядь на место, а то никогда суп не уварится, если ты будешь в него без конца сквозняков напускать!
Гость уселся на место, снова улыбнулся еще шире, чем раньше. Говорили ли ему «нет» или «да», он все равно для практики улыбался.
— После сотни анализов, Глод, мы обнаружили сущность вашего супа. Но главным образом мы изучили все до последнего ваши слова для того, чтобы извлечь из них вашу психологию, кстати сказать, потрясающе сложную. Нам удалось установить, что этот суп является супом, именуемым удовольствием.
— Значит, он уже не отравленный, — хихикнул Ратинье, — опасности уже не представляет?
— Двадцать шесть процентов наших соотечественников пришли к выводу, что он представляет известный риск — он способствует упадку. А остальные семьдесят четыре считают, что миг удовольствия стоит свеч.
— Да я же всю жизнь это твержу!