Мужчина дышал почти так же тяжело, как Джордан, но он продолжил, его голос окреп:
— Только время и опыт помогли мне понять, что я ничего не мог сделать. Каллуму был отдан прямой приказ, и он никак не мог с ним бороться. — Пристальный взгляд остановился на Джордане. — Мне нужно, чтобы ты выслушал меня, Джордан: ты не несешь ответственности за смерть Скайлы. У тебя не было выбора, кроме как следовать приказам, вина лежит на Эйвене, и только на Эйвене. Даже Калиста Мэн не несет бремени осуждения по этому поводу, несмотря на то, что именно она нанесла смертельный удар. От начала и до конца все это был Эйвен.
Кровь стучала в ушах, Джордан пытался переварить все, что только что услышал. Рассуждая логически, он знал, что Охотник был прав. Он знал это, даже будучи Заявленным в то время, когда неделями тщетно боролся против воли Эйвена, искал любую лазейку, которая могла бы позволить ему предупредить своих друзей, изо всех сил пытался помешать планам меярина осуществиться. Но в темноте ночи логика не смогла избавить от чувства вины, даже если Джордан знал лучше.
Тем не менее, услышав, как Охотник так лаконично излагает свои убеждения, Джордан, безусловно, вздохнул немного легче.
— Что касается Луки, — сказал Охотник, и Джордан почувствовал, что его грудь снова сжалась, — я знаю все о твоем брате, Джордан. Возможно, больше, чем ты мог бы себе представить. И я могу сказать тебе с абсолютной уверенностью, что если бы он намеревался покончить с собой — а это было так — то ты ничего, абсолютно ничего не смог бы сделать, чтобы остановить его.
Перейдя от гипервентиляции к тому, что теперь едва мог набрать полный рот воздуха, Джордан прошептал:
— Ни ты, ни я этого не знаем.
— Я знаю, — сказал Охотник с уверенностью, которую Джордан не мог игнорировать. — Возможно, тебе удалось бы остановить его в тот день, если бы ты пришел вовремя, но это только отсрочило бы неизбежное. Он бы позаботился о том, чтобы его следующая попытка не была прервана.
— Откуда ты все это знаешь? — потребовал Джордан. — Ты не… Как ты можешь… — Не в силах оставаться на месте, Джордан вскочил на ноги и закричал: — Тебя там не было! Ты понятия не имеешь, о чем говоришь!
— Ты забываешь, Джордан, что Лука когда-то был одним из моих учеников, — сказал Охотник, не обращая внимания на вспышку гнева Джордана. — И, как и в случае с тобой, мой дар позволил мне понять его лучше, чем, я уверен, ему бы хотелось.
Это было то, во что Джордан мог поверить, даже если он боролся со всем остальным.
Сосредоточившись, Охотник сказал:
— Твой брат был умен, забавен, полон сострадания и доброты к окружающим. Он был редким человеком, любимым всеми, кто имел удовольствие его знать.
Джордан стиснул зубы, делая все возможное, чтобы сдержать эмоции, которые готовы были снова вырваться наружу.
— И все же, несмотря на все это, — продолжил Охотник, — он изо всех сил пытался вписаться в коллектив. Почувствовать, что его принимают таким, какой он есть. Ему было трудно игнорировать давление ожиданий, которое, как он чувствовал, было возложено на него при рождении. Независимо от того, сколько из нас пытались поговорить с ним, пытались помочь ему, это давление в конечном итоге стало слишком сильным.
Джордан подумал, что его легкие могут лопнуть, если его учитель в ближайшее время не прекратит говорить.
— Ты ничего не мог для него сделать, Джордан, — мягко сказал Охотник. — Ты знаешь так же хорошо, как и я, что Лука никогда бы не смог выполнить те ожидания, которые ему навязали. И он никогда бы не привязал кого-то другого к своей судьбе и не заставил бы его страдать из-за будущего, которое, по его мнению, ему предстояло пережить. Поэтому он принял решение.
Мужчина снова положил руку на плечо Джордана, на этот раз его хватка была намного мягче.
— Это был ужасный, печальный конец его жизни, от которого ни он, ни ты не должны были страдать. Но это не может быть отменено, и нет особого смысла винить себя за то, что никогда не было в твоей власти. — Его рука слегка сжалась, когда он закончил, еще мягче, чем раньше: — Тебе нужно позволить своим шрамам начать заживать, Джордан. Лука хотел бы этого для тебя.