Тогда, в поезде, сразу же принялся писать ей письмо. Перечитал — слащаво. Порвал. Написал всего несколько строк. Тоня ответила подробным товарищеским письмом о делах ячейки, о своих трудностях: «Двое кратовских ребят, изрядно выпив, сорвали концерт самодеятельности. Вызвала на бюро, полезли целоваться: «Секретарюшка наша сладкая!» Выставила за дверь, думала: отношения натянутся — вышло наоборот, стали товарищами. Но все же нелегко...»
Не мог Владимир уснуть.
Вспомнился дом. Что-то делается сейчас там? Отец, может быть, вернулся из рейса, мать кормит его, он рассказывает... Иришка уже, наверное, спит. Под подушкой, конечно, какая-нибудь из книг Владимира. Добралась, наверное, и до сундучка в чулане. Там — стихи, рисунки... С легкой руки Наташи увлекся Володя рисованием, стал писать стихи. Первые посвящал, конечно, ей.
Росла березка под окном, кочевала березка по Володиным стихам. Вспомнил о старых — стали складываться в голове новые, но совсем уже иные строчки:
Мать... Как она там? Письма присылает скупые: «Все, слава богу, здоровы и тебе желают того же. Коленька учится хорошо, Иришка помогает по хозяйству...» От начала до конца все в том же духе. Но чувствуется — тоскует. На первое ее письмо ответил было стихами:
Но отослать не решился. Так и остались стихи в тетрадке.
За окном уже заметно поблек месяц, скоро утро. Завтра коммунары пойдут в забой, «как в атаку, как на бой».
Перед боем надо выспаться.
Что-то за минувшую ночь произошло в шахте: преобразилась вдруг главная штольня — всюду лозунги, плакаты.
Гудит от пересудов нарядная:
— Кого-нибудь ждут?
— Корреспондентов, говорят...
— Показать велено лучший забой.
— Чей же выбрали?
— Губачева, конечно... Обставили забойчик, будь здоров.
— Марафет навели!
— Губачев-то десятнику — зять, — шепнул Молодцову Маркелов. — Вот и толкает всюду — и на Доску ударников, и в газету!
Отметились Молодцов, Почаев и Маркелов в табеле и бегом в забои. Думали, там идет уже работа, а застали всех лежащими в вагонетках — ноги кверху.
— Что случилось?
— Перекур с дремотой!
— Почему?
— Десятник для забоя Губачева рельсы поснимал.
— А сверху рельсы спустить нельзя было?
— Сверху когда-то, а тут рядом!
— С десятником кто-нибудь говорил?
Суворов махнул рукой:
— Корреспондент с ним сейчас, спец из главка... До нас ли?
Кинулись Молодцов и Маркелов обратно в нарядную.
Десятник сидел в своей увешанной плакатами каморке, отвечал на вопросы корреспондента.
— Следят ли на шахте за техническими новшествами? Конечно. Плакаты по технике безопасности, техминимуму... новинки какие... вывешиваются в штольнях. Доводятся, так сказать, до передовых рубежей...
Решили ребята набраться терпения, стоят, ждут, когда кончит десятник свою речь. А тот все рассыпается перед корреспондентом:
— Битва, значит, за «черное золото» — так статейку-то назовете? Что ж, это верно, что битва у нас... Жена и та обижается — солдаткой, говорит, стала без войны!
Наконец он заметил стоящих рядом ребят.
— Проводите, может, гостей в забой-то? А я пока кой-какие указания дам.
Пришла в голову Владимиру мысль проучить болтуна, переглянулся с Маркеловым:
— Проводим?
— Проводим, — согласился тот.
— Вот и лады, — десятник даже похлопал Маркелова по плечу, нагнулся, шепнул: — Смотрите только, чтоб все в ажуре было. Поняли?
Сначала шли по штреку, заранее для этого подготовленному — очищенному от завалов, посыпанному песком. Корреспондент и специалист из главка восторгались порядком. Но скоро две «забурившихся» — сошедших с рельсов — вагонетки преградили путь. Перелезать через них было неудобно. Пришлось свернуть в штрек похуже. Стали попадаться обвалившиеся пласты. Корреспондент одет был просто, в кожанке, хуже приходилось специалисту из главка. На его светлом пальто красовались уже разводы угольной грязи, шляпа то и дело цеплялась за нависавшие над головой уступы не выбранных до конца жил.