Вышел из темноты штрека Губачев. С утра хмельные, блуждающие глаза.
— Одну, что побойчее, вон хоть ту, — кивнул на Дуняшу, — могу взять!
— Не пойду одна! — отрезала Дуня.
— Ну и сиди у десятника, — Губачев смерил девушку насмешливым взглядом, ушел.
К Дуне робко подошел Тишин:
— А может, пойдешь? Вдвоем с Губачем мы. Одного гонца как раз не хватает. Гонять буду я, ты — только насыпать.
Дуняша молча глотала слезы. К открытому оконцу нарядной подошел Молодцов.
— Трех девушек беру в свой забой!
— Много наработаешь с ними! — усмехнулся десятник.
— Сколько наработаю!
— Четверо нас, Молодцов, четыре «модных платьица-то» выдали, — с горечью напомнила Дуня Владимиру сказанные им в клубе слова.
— Четверых взять не могу — сверх всяких норм. — Владимир подошел к девушке. — А обижаешься зря — не для того говорил.
— Не обижаюсь, — ответила Дуня. — Только, видишь, вчера хлопали, а сегодня насмех поднимают.
— Смеется, Дуня, тот, кто смеется последним! Бороться же собиралась за новый быт, за нового человека! Так не сдавайся сразу.
Постояла с минуту, подошла к оконцу десятника:
— Иду в забой Губачева! — Бросила через плечо Тишину: — Пошли, Тимофеевка!
— Надумалась, — встретил Дуню Губачев. —А у нас, видишь, обвальчик. Придется заходкой брать. Поиграем в песочек.
— Как это? — не поняла Дуня.
— Возьмешь, стало быть, лопаточку, — Губачев подал девушке большую совковую лопату — она и пустая показалась ей тяжелой, — и будешь грузить породу в вагонеточки... Тимоха будет их гонять.
Ощупал девушку бесстыдным взглядом, покосился на Тишина.
— А не отдать ли нам, Тимоха, в промывку молоток? Он ведь покуда не нужен.
— Можно, — согласился Тимофей.
— Бери и дуй наверх, — распорядился Губачев. — Гонять буду сам. С непромытым не возвращайся... Сбоку придется лаву брать, справный должен быть молоток!
Побежал Тимофей наверх. Никогда еще не было так светло, радостно у него на душе, жизнь словно повернулась другой стороной...
Что было? Пятистенная, рубленная из кряжей на века-вечные хата, наглухо забранный кругляшами двор. Корова, телки, три вонючих поросячьих закутка. И каждый день, как только помнит он себя, одно и то же: «Тимоха, свиньям неси! Тимоха, корове сена задай! Телкам пойло приготовь!»
Парни, девки вдоль реки с гармошкой, с песнями, а Тимоха и отец с косами в лес, на закатную росу... До луны накосить, перетаскать и целый день потом ворошить треклятое сено в огороде. Да так, чтобы никто не заприметил, не полюбопытствовал, откуда сено. Разлопоушишься — ремня! Уж бритвой скоблился, а батькин ремень нет-нет да и пройдется с потягом по спине.
— Зверь! — заплачет мать.
— Не скули! — гаркнет на нее отец. — Должен Тимока самостоятельным быть. Душу вытрясу, а самостоятельным сделаю!
Начали на селе раскулачивать, поставил отец сыну штоф самогона:
— Взрослый уже, понимать должен. Расшабашат нас, как пить дать... Газету ноне видел: призыв на шахты, рудники... Почетное, стало быть, дело... Давай, малый, езжай на годок-другой. Будет в семье рабочий человек — не тронут. А там, глядишь, и поуспокоится.
На руднике только и увидел Тимофей другую жизнь: радио стал слушать, кино смотреть, в клуб ходить. Там и приглянулась парню Дуняша, будто ручейком в душу влилась...
Проводил Губачев насмешливым взглядом Тимофея, подмигнул Дуняше:
— Прытко бегает нонче — ты повлияла, — приблизился к девушке. — Влиятельная... И на меня влияешь...
— Не балуй! — сурово предупредила Дуняша.
Но Губачев привалился к ней, в лицо Дуне ударило его жаркое дыхание с водочным перегаром.
— Не дури, крикну!
— Кому? Тут, девонька, могила!
Рванулась Дуняша в сторону.
— Верткая! — покачал головой Губачев. — Силком не буду... Без интересу силком, сдружимся и так.
— Чтой-то мне дружить с тобой — жена есть!
— Нету жены, ушла...
— Пьянью беспробудной стал — вот и ушла.
— Душу скребет, с того и пью... Забыться бы хоть чем...
Цепкими, как клешни, руками он сгреб Дуняшу, впился пропахшими махоркой губами в рот девушки.
Вырвалась Дуня, не помня себя, ударила Губачева по голове лопатой. Схватился за голову, отпрянул.
— В кровь рассекла! Что бывает за такое, знаешь?! Могилка уже вырытая!
Бросилась Дуняша бежать. Поймал. Закричала — стиснул так, что не вздохнуть.
— Ну что ерепенишься? Не я, так другой... Не в конторе своей, под землей... Знала небось на что шла!
Изловчилась Дуня, ударила со всей силы головой ему в переносье, но стукнулась виском о выступ, осела в беспамятстве.
Губачев озверел, темным хмелем налились глаза...