Об этом сигнале Якову Гордиенко или его дублеру — Алексею — надлежало немедленно сообщить в катакомбы Бадаеву.
Наблюдателей пакгауза дублировала вторая связная Бадаева Тамара Шестакова — «Тамара большая», как называли ее в лагере в отличие от «Тамары маленькой» — Межигурской. Утром Шестакова торговала у вокзала семечками, а в обеденные часы носила диспетчеру вокзала молоко. Яша и Алексей сделали для этого бидончик с двойным дном. В нем и приносила Тамара сообщения от диспетчера.
Яша Гордиенко взялся помогать слесарю Железняку, который чинил отопительную систему в станционных помещениях.
Одноногий извозчик Бунько с рассвета до позднего вечера стоял со своим рысаком где-нибудь поблизости от станции. Когда пытались его нанять, отвечал: «Занят», или заламывал такую цену, что от него отмахивались.
Наладили телефонную связь из города с примарией Нерубайского, где также были свои люди.
В дневное время на чердаке пакгауза дежурили девчата, ночью — ребята...
Никогда еще не казался Любе таким долгим ноябрьский день. Пролежала на прелой соломе будто уже целую вечность, а небо на горизонте все еще розовело.
Наконец, послышался шорох.
— Кто? — тихо спросила Люба.
— Я, — так же тихо ответил из темноты мальчишеский голос.
Яша подполз ближе.
— Ну как, страшно?
— Страшно, — призналась девушка.
— Патрули ж не заходят сюда. Чего страшного?
— А мыши-то... Знаешь сколько! Одна чуть за шиворот не залезла. И крикнуть нельзя.
— Ну, мыши не фашисты! — рассмеялся Яша. — Выкладывай, что, как? — перешел он на деловой тон.
Девушка вынула из кармана, положила перед Яшей платочек с двумя завязанными узелками.
— Что это?
— Выкладываю. Записывать не велел — так я нашла вот початок кукурузы, от него и отковыривала, чтоб не сбиться. Зернышки — танки, чешуйки — пушки.
Яша пересчитал содержимое узелков.
— Сколько гонят, гады... Танками перепахать все хотят. — Вытряхнул зерна, вернул девушке платок.
— Зачем вытряхнул-то? — огорчилась Люба.
— А что?
— Съели бы!
— С собой разве ничего не взяла? Голодная? Вот глупая... Ну и глупая же!
Достал из кармана два кусочка сахара, корку хлеба, протянул виновато девушке:
— Вот, ешь...
Сам отполз в другой угол, пригляделся к стоявшему на запасном пути эшелону. Вдоль него прохаживался румынский часовой. На платформах угадывались какие-то ящики, бутыли.
— Что в бутылях — не разглядела?
— Написано: «Олеум». Серная кислота обозначается так... Она, наверное, и есть: дождь пошел — пробка одной из бутылей задымилась.
Сдвинул Яшуня со лба кубанку.
— А побольше водички плеснуть — закипит?
— Глаза выжигает...
— Ну, посиди тогда чуток еще... Я сейчас...
К вечеру стало сырее и ветренее. Часовой ежился от холода, греясь, бил себя руками по бокам.
Яша добрался до платформы с кислотой. Пропела туго натянутая резина рогатки, звякнула пробитая слитком свинца бутыль, полилась на мокрую от дождя платформу кислота — зашипела. Подбежал Яша к часовому:
— Домнуле сентинела[2], горит!
Яша указал на окутавшуюся паром платформу. Кинулся туда часовой. Опередил его услужливый парень, попытался даже сбросить с платформы шипевшую бутыль один, но под силу ли мальчишке? Влез на платформу солдат, а нескладный парень опрокинул бутыль. Вылилась кислота вся — запенилась, закипела. Перепугавшийся парнишка бросился к водозаборному рукаву, крутанул колесо вентиля, направил на дымившуюся бутыль струю воды. Вспузырилась кислота, фонтанами брызг окатило всю платформу.
— Шо робишь? Шо робишь? — закричал часовой, закрывая лицо руками.
Но Яша знал, что «робил». К составу подбежали Алексей и его дружок Саша Чиков; полетели пузырьки с горючкой в оконца вагонов, на платформы с контейнерами и ящиками.
В жандармском управлении, в полицейпрефектуре затрезвонили телефоны — новая диверсия на железной дороге.
С первых же дней оккупации расклеены были по Одессе и ее пригородам приказы: «Каждый знающий о входах в катакомбы обязан немедленно сообщить о них в письменной форме в соответствующий полицейский участок. За невыполнение — смертная казнь».
Сотни въездов, входов, провалов, колодцев, ведущих в подземные каменоломни, знали горняки Усатова и Нерубайского — и ни одного сообщения ни немедленно, ни после.
Каратели взяли заложников, согнали в холодный сарай.
— Пока не укажете дорогу в подземный штаб партизан, не выпустим, — объявил переводчик.
Продержали людей раздетыми, голодными трое суток — не помогло.
Под дулами автоматов погнали всех к главному Нерубайскому въезду. Старики, дети, женщины... У наблюдавшего из штольни Бадаева сжалось сердце — во что бы то ни стало надо отбить людей у жандармов. Выслал к боковому выезду пулеметчиков -— решили отсечь шедших за заложниками солдат фланговым огнем. Приготовились, но нужно было выждать, пока люди подойдут к катакомбам ближе, чтобы было им куда укрыться от огня, который откроют в ответ жандармы.