Провинность третьего солдата оказалась серьезнее: при трансляции речи фюрера, когда грянула овация и восторженные возгласы: «Хайль Гитлер!», солдат шепнул соседу: «Хальб литер»[3].
— Кто слышал? — грозно спросил немецкий офицер.
— Сам господин директор, — кивнул локатинент на австрийца.
Глаза нациста налились кровью:
— С этим поговорю сам!
После порки взвод прошагал мимо лейтенанта «строевым». Солдаты ушли, но собравшиеся тем временем у причала грузчики не расходились, о чем-то переговаривались. Елена прислушалась. В руках одного из них была газета.
— Каким должен быть ариец? — спрашивал грузчик стоявших рядом. — Не знаете?! Так слушайте. Ученый пишет, профессор! «Ариец должен быть светлый кудреволосый блондин...», — громко читал он и тихо добавлял: — Как Гитлер, например.
— «Статный, стройный...» (Как Геринг, надо понимать.) «Высокорослый...» (Как Геббельс, конечно.)...
Грузчики смеялись.
Это насторожило стоявшего еще с директорами лейтенанта. Повернувшись, он прислушался. Но грузчик читал уже другое:
— «Заводами рейха выпущены новые четырехскоростные танки...»
Гитлеровец отвернулся, грузчик тут же ввернул:
— Одна скорость передняя, три задних — для выравнивания фронтов!
«И это после экзекуции, — подумала Елена. — Фашисты стращают, а людям уже не страшно». Как-то светлее стало от этой мысли на душе, будто уже повеяло концом войны.
Но война еще шла: арестованного, с которым лейтенант собирался «поговорить сам», отвели на дальний край пирса. Послышались сухие пистолетные выстрелы. Конвойные протащили тело своего соотечественника к морю.
Затихли, молча разошлись грузчики. Опустел пирс. Только за ограждением около вагонов и платформ мелькала фигура паренька в черной форменке и кубанке. Откуда-то вдруг появился тот насмешник, что читал газету, подозвал паренька к себе.
— Что баклуши бьешь?! — кивнул в сторону дальнего причала. — Там вон «игрушки» привезли. Сунешься — нос-то и оторвет!
— Или я дурной — соваться туда! — живо ответил паренек, но насторожился.
Еще строже нахмурился грузчик:
— Кто вас, шалопаев, знает! Толкач вон под парами, — он снова кивнул, теперь уже в сторону маневрового паровоза, — машинист отлучился куда-то... Начнете колесики, ручки вертеть — в «игрушки» те толкач и вгоните. А там их — во! — он поднял руку выше головы.
По лицу грузчика скользнула лукавая усмешка. Догадкой сверкнули сметливые глаза паренька. С минуту он еще постоял, не сводя с грузчика пытливо-настороженного взгляда, потом зашел за штабель ящиков, негромко свистнул.
К нему подбежала девчушка — меньше его, такая же смуглолицая, с такими же черными, вразлет бровями. Паренек что-то сказал ей. Со всех ног пустилась девочка в город. Вскоре из-за штабелей появился еще подросток — повыше и поплечистее...
Но не удалось Елене понаблюдать за ребятами до конца — буксир отошел от причала. Издали порт казался еще безлюднее. Грудами руин, беспорядочными свалками выглядели отсюда разрушенные элеваторы, портовые здания. Одиноко покачивались на рейде осиротевшие сейнеры, над ними кружились чайки. Тощими змейками извивались редкие дымки...
И вдруг словно огненная лава обрушилась на дальний причал, заволокло все клубящимся черным дымом.
И как будто вновь услышала Елена в страшном грохоте насмешливый голос: «Начнете колесики, ручки вертеть — в «игрушки» те толкач и вгоните». Увидела в мечущихся языках пламени сметливые, настороженные глаза паренька, тоненькую, как былинка, девочку...
Федоровича среди ночи вызвали к следователю по особо важным делам. За время осады Нерубайских катакомб его вызывали уже трижды. И всегда одно и то же: следователь протягивал Федоровичу несколько пронумерованных листов чистой бумаги и просил: «Фамилии, адреса явочных квартир пишите как можно разборчивее».
И Федорович писал, утешая себя тем, что выдает малозначащие, второстепенные факты... Но что-то писать все же приходилось, и это «что-то» неумолимо, неотвратимо разрасталось... Заставляли уже не только писать, но и действовать — потребовали подобрать новую квартиру, в которую можно было бы проникнуть из соседнего здания.
С каждой новой встречей следователь становился в обращении с Федоровичем бесцеремоннее и грубее, а в ту ночь заявил прямо:
— Знаете пословицу: «Коготок увяз — всей птичке пропасть»? Для своих вы давно уже предатель. И с нами продолжаете ловчить — барахтаетесь между двумя берегами. Так вот...
Следователь отодвинул папки с делами в сторону.
— Не были в отряде почти два месяца...