Но сейчас, кроме Владимира, в подвале никого не было — всех увели к следователю. Ушли и втащившие «новичка» конвойные, закрыли наглухо дверь.
Непроглядным стал сумрак подвала. У Владимира разламывалась голова, ныли от ударов по жилам руки, болела изрубцованная спина. Но человек, лежавший в углу, просил пить. Превозмогая боль, Владимир встал, добрел, волоча тяжелые кандалы, до бочки, зачерпнул ковш застоявшейся, затхлой воды.
Жадно прильнул узник к ковшу. Но, хлебнув, выплюнул, отвернулся к стене, застонал.
«Выбиты зубы», — подумал Бадаев.
Опустился рядом на солому, пригляделся. Сутуло покатые плечи, лысая, подбритая по бокам голова — Федорович! Теперь Владимир узнал и его голос. Все сидевшие во внутренней тюрьме сигуранцы простуженно хрипели, кашляли. У Федоровича хрипоты не чувствовалось, хотя арестован был вместе со всеми...
Та вьюжная февральская ночь не выходила у Владимира из головы. Вновь и вновь перебирал он в памяти загадочные обстоятельства ареста. Должны были собраться командиры и подрывники городского отряда — предстояло две операции: взрыв дома, в котором намечалось сборище «ветеранов деникинской армии», и вывод остававшихся еще в катакомбах Дальника гласовцев.
Бадаева и Межигурскую в новую квартиру Федоровича Яша провел чердаками с соседней улицы. Даже сам Федорович удивился: «Явились пред очи, как духи». Вскоре пришли Алексей Гордиенко и трое ребят из Яшиного отряда.
В конспиративном отношении подобранная Федоровичем квартира была неплохой: двор имел двойные ворота, двери парадного, черной лестницы и квартиры запирались на замки и цепочки.
Внезапное появление жандармов, казалось, было исключено. И все же они появились внезапно, тоже «как духи», через какой-то пожарный ход из соседнего здания. Заполнили прихожую, отрезав сразу все выходы. Офицер обрушился на Федоровича.
— Зачем на дверях цепочки?! Не знаешь распоряжения коменданта: ворота, парадные должны быть всегда открыты. Заплатишь штраф!
Затем объявил, что проводит комендантскую проверку, потребовал документы. Оглядел бегло комнаты и собрался уже уходить, когда один из жандармов подскочил к нему с найденным якобы у кого-то из ребят пистолетом.
— О, — воскликнул офицер, — это меняет дело! Хозяина квартиры и владельца оружия обязан арестовать, остальных прошу в качестве свидетелей.
Кроме пожарного хода, о котором не знали почему-то ни Федорович, ни Яша, все выглядело правдоподобным: комендантские проверки проводились часто, и, если находили оружие, в полицию доставляли всех проживавших и оказавшихся в квартире — Владимир сам читал на этот счет циркуляр.
Только внизу, увидев солдат, стоявших под окнами с растянутым полотнищем брезента, понял он, что «комендантская проверка» — заранее подготовленная ловушка.
Совершено было предательство. Но кем? Месяц не выходил у Владимира из головы этот вопрос. Страдал бы только он один, а то ведь и доверившиеся ему люди. Сознание вины перед ними было страшнее пыток. Где проглядел? Кого не рассмотрел вовремя?
Всех оставили в ту вьюжную февральскую ночь во внутренней тюрьме сигуранцы. Ребят из Яшиного отряда разместили в общих камерах на втором этаже, Межигурскую — в одиночке, Бадаева — в подвальном карцере, Федоровича — в комендантском изоляторе.
Однажды, правда, Владимиру показалось, что в изолятор, где сидел Федорович, прошла с какими-то свертками его жена. Но что не привидится после пыток, когда явь путается с бредом...
Снова застонал Федорович, попросил курить. Владимир отполз к нарам, долго и упорно шарил там. Вернулся с окурком, двумя спичками, кусочком серника. Как самому избавлению, обрадовался Федорович окурку, судорожно схватил его. Но при свете спички вымазанное грязью лицо Федоровича показалось Владимиру отнюдь не синюшным, как у тех, кто хоть раз побывал на следствии. По-прежнему розовели его щеки, не выглядела свалявшейся отросшая борода, а усы и голова были явно подбриты.
Будто нечаянно Владимир уронил спичку, чиркнул вторую, скосил глаза сначала на руки, потом на ноги арестованного. Перехватил его взгляд Федорович:
— Вот... надели цацки. Стреножили!
— Давно?
— Как и тебя, сразу же!
— А привычкам своим, вижу, не изменяешь — усы подбриты, — заметил Владимир. — Как умудряешься с «цацками»-то?
— Нужда научит... Обломыш лезвчя нашел, им трохи и подскоблился. К носу торчмя растут — щекочут, окаянные.
— И голову обломышем скоблил?
Поперхнулся дымом, закашлял Федорович:
— Голову сами... от вшивости. Вас разве не брили?
— Нет, — глухо отозвался Владимир. —У нас обслуживание хуже: манжетов под кандалы не дают!