— Пробовать нечего, надо приступать. Придётся тебе сегодня потратить весь день на проверку и выяснение фактов. У Михалыча можешь не отпрашиваться, — я уже договорился. Слушай, в чём дело. Это — письмо рабочего одной сбытовой базы. Пишет о непонятных вещах, которые происходят у них там с товарами. А это — письмо с завода, который имеет дела с тою же базой. Тоже намёк на махинации. Один сигнал, — и то тревожно. Но когда таких сигналов два да ещё из разных мест, — значит, дело не шуточное. Возьми письма, внимательно почитай, потом разыщи авторов, они подскажут, с кем связаться ещё… Всё понятно?..
Виктор, приняв письма, собрался уходить.
— Э, погоди-ка! — окликнул его Осокин. — Ты смотри, осторожнее там, не проболтайся кому не следует, что к чему. А то спугнёшь этих субчиков…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Если бы этим вечером Осокин увидел Виктора, удивился бы даже он, хотя кому, как не ему, было известно, насколько трудно и мерзко копаться в человеческой грязи, когда во всей полноте вскрывается самое неприглядное, самое противное, что тщательно скрывалось доселе от всех.
Усталости в обычном смысле Виктор не чувствовал, хоть и встречался весь день с разными людьми, копался в толстых бухгалтерских книгах, которые всегда были для него китайской грамотой. Было ощущение огромной душевной тяжести, от которой не избавляет ни отдых, ни сон, ни сытный обед.
Итти домой Виктор пока не мог. Надо было тщательно разобраться во всём, разложить по полкам перепутанную кучу фактов, свалившуюся на него сегодня.
Виктор перешёл с тротуара на бульвар и присел на первую попавшуюся скамейку. И сразу же холодком пробежала мысль о том, что было бы, если бы…
То, что письма касались той самой базы, где работал Николай Касьянович, сперва даже мимолётно не натолкнуло Виктора на предположение, что его родственник может иметь хотя бы косвенное отношение ко всей этой тёмной истории. Мошенники, о которых говорилось в письмах, представлялись ему какими-то мрачными фигурами, пожалуй, и не похожими на нормальных людей — с испитыми, дегенеративными лицами, от которых за версту несёт преступлением. И ему хотелось даже, чтобы ничего ещё не подозревающий Николай Касьянович с восхищением увидел, как Виктор разоблачит, уничтожит этих окопавшихся преступников.
Он встретил Далецкого у входа в контору.
— Ты к нам? — вытянул губы трубочкой тот. — Весьма… По какому же вопросу, если можно поинтересоваться?..
Что-то — или предупреждение Осокина, или, может быть, неясный отблеск насторожённости в глазах Далецкого — заставило Виктора, уже готового сказать правду, остановиться. Он ответил возможно более непринуждённо:
— Один ваш рабочий прислал письмо, — жалуется, что плохо отремонтировали квартиру… Надо уточнить кое-что…
— Ну, ну, — сказал Николай Касьянович, и отблеск насторожённости погас в его глазах. — Бытовые условия трудящихся являются важнейшей предпосылкой… М-да… Весьма…
А потом началось всё это — беседы с людьми, возня с бесчисленными запутанными документами… Чем дальше, тем больше чувствовал Виктор, что если его родственник и не имеет прямого отношения к шайке, то, во всяком случае, существование её не было для него секретом… И, как обухом по голове, ударили Виктора спокойные слова одного из собеседников:
— Главарь у них — Далецкий, это уж точно… Не смотрите, что он только кассир, а Митрофанов — бухгалтер…
И когда, чуть позднее, то же было подтверждено бесспорным документом, перед Виктором сама собою возникла давнишняя, но и сейчас до слёз горькая картина, — Николай Касьянович берёт двумя пальцами любимую мамину синюю кофточку и пришёптывает одними губами: «Поношено… Весьма», а затем обрадованно вытягивает губы трубочкой, раскладывая по дивану мамино пёстрое праздничное платье: «Минимум полтораста…»
Из кинотеатра, напротив скамейки, где сидел Виктор, повалила толпа, — кончился сеанс. Люди шумели, смеялись, перекликались друг с другом… А Виктор ничего не видел. Перед ним опять была та же картина — синяя мамина кофточка, пёстрое мамино платье, Николай Касьянович… Только теперь Далецкий стал другим. Чёрный костюм его отливал холодным блеском чешуи, длинные руки извивались подобно щупальцам…
За чей счёт существовал Далецкий? За счёт рабочего, почти без отдыха и сна стоявшего всю войну у станка, колхозницы, которая работала за десятерых, чтобы накормить всех и в том числе его же — Николая Касьяновича Далецкого?..
Уничтожить, раздавить, — чтобы и следа не осталось от шипящей, вытягивающей губы трубочкой гадины, чтобы даже воспоминания о ней не отравляли свежий, чистый воздух…