— Ни в одни ворота, — сказал Кузнецов, сравнив письмо с произведением Виктора.
— Что — всё ещё неграмотно? — упавшим голосом спросил Виктор.
— Грамотно-то грамотно, да кто это писал — ты или автор? Ты вот любишь слово «нынче», понапихал его везде, а у автора его и нет. И фразу он строит совсем по-иному, чем ты. Если б все мы так правили — газету читать нельзя было бы. Что бы получилось — весь номер написан одним языком. Сегодня — «номер Тихонова», завтра — «Кузнецова», удавишься с тоски. Возьмись-ка снова…
К середине дня, когда Виктор справился, наконец, с неподатливым письмом, в редакции появилась Маргарита. На лице её не было и следа всегдашней улыбки.
— Скажите, из-за чего случилась эта ошибка? — стремительно подошла она к Виктору.
— Чего же тут рассказывать? — криво усмехнулся Виктор «радиодевушке», которую после себя считал главным виновником своей беды. — Из-за вашего хорошего отношения…
— Ох и дам же я жизни товарищу, который и меня, и вас так подвёл, — сжала Маргарита кулачок.
Она хотела добавить ещё что-то, но Виктор отвернулся:
— Простите, я спешу…
В коридоре он чуть не столкнулся со Студенцовым, хотел проскочить мимо, но тот придержал его:
— Не спешите…
И посмотрел Виктору в лицо, слегка улыбаясь:
— Сердитесь на меня?
Виктор без слов пожал плечами.
— Вижу, что сердитесь. Но зря — критика такая вещь, обижаться на которую не следует.
Студенцов обнял Виктора:
— Зол на вас я вчера был — страшно. Ещё бы: в какое положение поставили газету! Ну, может быть, и перегнул…
Студенцов опять улыбнулся:
— Ничего, сегодня — я вас, завтра — вы меня, если будет за что, так в жизни складывается…
У Виктора отлегло от сердца.
— А слова своего вы не держите, — шутливо погрозил пальцем Студенцов. — С каких пор прошу вас написать что-нибудь по культуре, всё как о стенку горох…
Он помедлил и как бы кстати спросил:
— Это у вас была девушка… из радиокомитета?
— У меня…
— Дело?
— Да, небольшое, — уклончиво ответил Виктор.
— Ну, ну… Так не обижайтесь.
После этого Виктор решил, что обижаться действительно нечего. Если сам Виктор негодовал на Маргариту, которая подвела только его одного, то тем более Студенцов вправе был негодовать на Виктора, который подвёл всю газету. Что же до формы выражений, то чего не бывает в пылу справедливого возмущения. Предложение написать что-нибудь для отдела культуры опять приятно пощекотало самолюбие Виктора…
Последний разговор, касающийся ошибки, произошёл вечером, когда Виктора попросил зайти к себе Осокин. Виктор понял, что Осокин будет беседовать с ним не как заведующий отделом писем, а как секретарь партийного бюро, и, шагая в дальний конец коридора, гадал, каким окажется разговор, и не повторится ли то, что было на «летучке».
Осокин разбирал свежую почту и предложил Виктору немного подождать. Занятие его заключалось в том, что, пробежав письмо, он карандашом делал пометку о дальнейшей его судьбе — «в отдел», или «на расследование», или «ответить автору», — окончательно эти визы утверждал редактор!
В кабинете Осокина, кроме стола и двух кресел, стоял шкаф, через стеклянные дверцы которого видны были длинные ящики, наполненные одинаковыми карточками. Над столом висела большая карта области; районы были выклеены разноцветной бумагой, что делало карту похожей на лоскутное одеяло. Тонким тёмным швом перерезала всю область линия железной дороги, в одном месте от неё отходил небольшой отросток, заканчиваясь возле точки с надписью «Чёмск». «Там Ковалёв, — вспомнил Виктор. — И где-то в этом районе колхоз «Красное знамя». На каждом районе висел бумажный кружок с цифрой; значение цифр разъясняла большая надпись вверху карты: «Почта редакции за месяц». Цифры были не одинаковыми и, на что обратил внимание Виктор, не всегда пропорциональными величине районов: из самого северного и крупнейшего по площади писем поступало меньше всего.
Осокин положил последнее письмо в толстую папку и, встав из-за стола, отнёс её в соседнюю комнату. Вблизи его хромота стала ещё заметней. «Где это его? — подумал Виктор. — На фронте, наверное». Вернувшись, Осокин присел в кресло напротив Виктора и, не глядя на него, начал: