Открылась дверь, и в комнату заглянул узколицый человек в тщательно выутюженном сером костюме:
— Михалыч! Вас к редактору — срочно…
— Иду! — откликнулся Кузнецов. Пожимая Виктору руку, он повторил:
— Не позже половины первого…
И улыбнулся, отчего сердитые морщины побежали в стороны и сразу сделали лицо добродушно-приветливым:
— Пробуй! Я думаю, сможешь…
Кузнецов быстро пошёл по коридору, слегка переваливаясь с ноги на ногу. А Виктор ещё некоторое время смотрел ему в спину.
«Михалыч»! Эта несколько странная подпись, не то фамилия, не то отчество, появлялась под хлёсткими, злыми фельетонами, о которых говорил весь город. Так вот каким был Михалыч…
«Пробуй», — звучал в ушах Виктора окающий голос Кузнецова. Сейчас этот голос казался ему до странности знакомым. Виктор напряг память, и ему вспомнились запруженные народом улицы в день девятого мая, два собеседника — высокий и низкий, как нарочно, повторяющееся во всех словах «о».
— Погоди-ка, пройдёт год-другой, понаворотим такого…
Гора с горой не сходятся, а человек…
Дома
Тётя Даша выслушала просьбу Виктора разбудить его завтра пораньше и спросила:
— Обедать будешь?
— Буду.
— Ну, садись здесь, Николай ещё не скоро придёт, — сказала тётя Даша и вздохнула: — Ох, когда же вас мир возьмёт, людей, Витенька, стыдно…
Фраза эта была произнесена почти механически, потому что она повторялась каждый день вот уже три года подряд — столько, сколько прошло с тех пор, когда Виктор и Николай Касьянович — муж тёти Даши — перестали замечать друг друга. Как только Николай Касьянович появлялся в доме, Виктор уходил с книгой на кухню и оставался там, пока тот не ложился спать.
Жизнь Виктора была резко разграничена на две половины — до Николая Касьяновича или «Николая Крысьяновича», как Виктор окрестил его про себя, и после. Первая половина в свою очередь тоже делилась ни две части — с отцом и без отца.
От жизни с отцом сохранились в воспоминаниях лишь отдельные эпизоды, словно выхваченные из темноты яркими зарницами… Берег реки, горячий песок под ногами, они все трое вместе, отец и мать шумят, бегают друг за другом, как маленькие, и Виктор бегает с ними, хватает их за руки, кричит, — ему очень весело… Он на балконе большого дома, отец хватает Виктора сильными руками, приподнимает: «Смотри!», внизу шапками теснятся крыши домов, тянутся улицы, по которым точками ползут пешеходы, Виктору жутко и радостно в то же время… Тихие вечера, лампа, прикрытая бумажным абажуром, освещает только круг на полу, Виктор спит и не спит, он слышит ровные приглушённые голоса отца и матери, но это ничуть ему не мешает… И — один из таких вечеров, когда голоса вдруг зазвучали по-иному, заставив Виктора проснуться. Как на фотографии, запечатлелась спина отца, в пальто, с чемоданом в руке, и лицо матери с остановившимся взглядом. Виктору стало очень обидно, он хотел вскочить, крикнуть что-то, заплакать, но сон помешал этому. И до сих пор у него сохранилось чувство, что если бы он тогда встал, всё было бы по-другому…
Бесконечный путь по железной дороге, — так началась вторая половина первой части жизни — без отца. Узкое, с качающимся полом, купе, к которому в конце концов Виктор привык, как к дому, лысый толстый сосед, который всё пугал Виктора тем, что неожиданно тыкал его пальцем в живот, выкрикивая непонятное: «Шум-бурум, барабан!», но который всё-таки был очень хороший, потому что на каждой остановке угощал его и конфетами, и пирожными, и семечками, так что мама начинала пугаться, что у Виктора заболит живот, а Виктор не понимал, как от таких вкусных вещей может болеть живот…
Тихая пыльная улица, бревенчатый дом с резными карнизами над окнами, толстые мягкие лепёшки в пузырящемся масле, блестящие коричневые кринки с густым молоком, миска с мокрой яркокрасной ягодой, к которой прилипли зелёные листочки, хлопотливая бабушка, у которой можно попросить что угодно, — всё это называлось деревней, где Виктор никогда раньше не был. Возле бабушкиного дома кучей росли огромные лопухи, — листья их скрывали Виктора с головой. Лопухи были рядом с плетнём, и через отверстие в нём Виктор пролезал в огород, где всё было таким же большим. Виктор пробирался под зелёным сплетением стеблей, срывая попутно самые крупные стручки гороха, солнце зайчиками бегало по земле, по рукам, и где-то наверху монотонно жужжали невидимые пчёлы…