Парад заканчивался. Последним, развернувшись и заняв чуть не половину площади, прошёл оркестр. Виктор спрятал блокнот в карман, всё было завершено. Они так договорились с Михалычем: о параде пишет Виктор, демонстрацию же берёт на себя Михалыч, — он сейчас был где-то на другом крыле трибуны.
Пауза оказалась недолгой. Снова раздалась музыка, и в глубине улицы заколыхались десятки знамён: началась демонстрация. Знаменосцы приблизились, и за огромными, трепещущими по ветру полотнищами Виктор увидел кусочек плаката, который несли демонстранты: «Завод…»
— Наши! Наши открывают! — прозвучал сзади знакомый голос, и кто-то толкнул Виктора, продвигаясь вперёд.
Виктор обернулся и… лицом к лицу столкнулся с тем, кого совсем не желал встретить, — с бригадиром комсомольско-молодёжной бригады имени дважды Героя Советского Союза Ильина Геннадием Никитиным.
Более полуторых лет минуло после появления в газете злополучного отчёта Виктора о несостоявшемся выступлении Никитина на городском слёте стахановцев. Это был немалый срок, но и до сих пор Виктор не мог избавиться от тягостного ощущения стыда и желания обругать, уязвить самого себя, когда вспоминал подробности злосчастной «летучки», слова Студенцова, коротенькую «Поправку» в самом низу четвёртой полосы. И, конечно, он никак не хотел увидеться с Никитиным, — что мог он сказать в своё оправдание и вообще о каком оправдании могла итти речь? Дважды за это время Виктор счастливо избежал встречи с Геннадием. Один раз он увидел его на улице и успел во-время перейти на другую сторону. Во второй раз было хуже, — Виктор увидел Никитина в кино, причём сидел тот почти что рядом, через несколько мест. На счастье, Геннадий был увлечён разговором со своей спутницей — полненькой, смешливой девушкой, которую Виктор немного знал, — это была Нина Спицына, в войну она тоже работала в бригаде «ильинцев». Виктор отвернулся тогда от них в сторону и до тех пор, пока в зале не погасили свет, глубокомысленно изучал красную надпись «Выход» над дверью.
Но сейчас, на праздничной трибуне, встречи избежать было уже невозможно.
— Эге, старый знакомый! — сказал Геннадий. Он сунул Виктору руку: — Привет! — и снова чуть подтолкнул его плечом: — Пусти взглянуть — наши идут…
Заводская колонна приблизилась. Впереди неё шёл грузовик с откинутыми бортами. В кузове, устланном ковром, стоял небольшой и необычный на вид станок. Он был бы похож на токарный, если бы некоторые детали не делали его похожим на фрезерный. Но это не был и фрезерный станок, потому что всякий мало-мальски сведущий человек нашёл бы в нём также признаки шлифовального и сверлильного станков.
— Смотри! — хлопнул Геннадий Виктора по плечу. — Красавец, а? Фрезерует, точит, шлифует, сверлит — что тебе ещё надо?..
Виктор понял, что на машине — тот самый универсальный станок, над которым в предпраздничные дни работал почти весь коллектив завода, — газета неоднократно писала об этом. Выпуск по плану намечалось начать только в конце сорок седьмого года, но завод приступил к нему досрочно, накануне праздника… И вот на демонстрацию вывезли первый такой станок — небольшой, сверкающий тщательно отполированными деталями. Знакомый с производством, Виктор отлично представлял, насколько важен и ценен универсальный станок: где-нибудь в МТС, может быть, даже в той, которая обслуживает колхоз «Красное знамя», он заменит сразу несколько машин. Небольшой, он с успехом уместится в маленькой мастерской. Недорогой, простой по устройству — всё это ещё больше поднимало достоинства станка…
Что-то похожее на зависть почувствовал Виктор к Геннадию. Как это радостно — глядеть на новый станок, которым любуется сейчас весь город, говорить: «Красавец!» и сознавать, что в создание «красавца» вложен твой труд, что ты сам обтачивал его сверкающие рычаги, туго затягивал ключом его гайки, в первый раз, раньше всех включил его и, слушая ровный гул мотора, первым на заводе, в городе, на свете повёл резец или фрезу к болванке, зажатой в новорождённом станке… И ещё — как радостно стоять на почётной первомайской трибуне, рядом с геологом-лауреатом, рядом с депутатами Верховного Совета, генералами, стоять, как равный с равными. Правда, Виктор тоже был на трибуне, и в кармане его лежал служебный пропуск с надписью из угла в угол: «Пропускать всюду!», — у Геннадия, наверняка, пропуск был не такой, а обычный. И всё же Виктор попал сюда не за собственные заслуги, не он — так другой сотрудник редакции был бы на его месте, а Геннадий Никитин, тот самый Генка, с которым Виктор вместе работал когда-то на заводе и учился в вечерней школе, был тут потому, что его знали, уважали, ценили, выделяли…