Патока волновала его недолго. Масштабы действий Николая Касьяновича росли. Сахар и мыло, мука и мануфактура, крупа и патефонные иголки — скоро он на память едва ли смог бы перечислить весь ассортимент товаров, которые проходили через его всеобъемлющие руки. А оседало в этих руках самое заветное — деньги. Если бы Николай Касьянович не боялся раскрыть своей тайны, он обставил бы, как праздник, день, когда собственноручно перетянул бумажками первую сотню сторублёвок, нажитых многосложными операциями…
Внешне обстояло так. Суховатый, но отзывчивый Николай Касьянович по доброте душевной уступал соседу, сослуживцу, знакомому случайно приобретённое им кое-что за ту же цену, которую уплатил сам, ни на копейку больше! Правда, эта цена в несколько раз превышала нормальную (и не в три уже, а в иных случаях в десять раз). Но что поделаешь — война, дороговизна…
Впрочем, и внутренне Николай Касьянович не чувствовал себя спекулянтом. Спекулянтами были те, что бились в магазинных очередях, толкались на базаре. Николай Касьянович, боже упаси, никогда не позволял себе этого. Это было недостойно и… м-м… опасно. Куда проще оказать человеку услугу с глазу на глаз, именно услугу, ведь Николая Касьяновича всегда благодарили, делая у него покупки. А если при этом некоторая толика оставалась в руках Далецкого, то ведь услуги никогда не оказываются даром!..
Больше того. Когда тётя Даша, вздыхая, честила при нём спекулянтов, Далецкий поддакивал ей. Зачем бы он стал возражать в этом случае женщине, которая, хотя и была его женою, но абсолютно не была в курсе его дел, — как сказано, доверял Далецкий только себе. Тем более, что от жены кое-что мог узнать и племянник, — совсем неосторожно!..
Николай Касьянович не задумывался над тем, что обстоятельства — впервые! — сложились благоприятно для него как раз тогда, когда несчастливо сложились они для других. Если бы малейшие проявления совести не были старательно вытравлены в нём давным-давно, он, возможно, в иной момент спохватился бы, что удивительно напоминает ворона, который, как известно, живёт и жиреет потому, что умирают другие. Но нет, сравнение это не приходило ему на ум…
Война окончилась, и Николай Касьянович испытал даже некоторое разочарование. Направится жизнь, и никто не будет нуждаться больше в его услугах… Но тут же он утешил себя: это случится не скоро, очень не скоро! И, как бы в подтверждение тому, настал тяжёлый сорок шестой год…
Есть пословица — «аппетит приходит во время еды». Но она не совсем была применима к Далецкому: его аппетиты никогда не ограничивались. Больше — вот что было их единственной меркой. Скорее уж Далецкий просто почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы шире развернуть своё дело, — мысленно он так и называл это — «дело». Конечно, с ростом масштабов росла и опасность, но стоило Николаю Касьяновичу взглянуть на несколько тугих пачек с сотенными бумажками, как осторожные мысли сменялись одной, ненасытной — больше…
Далецкий стал усиленно подыскивать подходящий объект. И, как это часто бывает, нужное решение оказалось донельзя простым. Однажды он вдруг посмотрел на Митрофанова тем взглядом, каким исследователь обозревает подопытное животное.
«Митрофанов… М-да, весьма!.. Главный бухгалтер, ответственное лицо…».
Митрофанов!.. Который год выпивает за счёт Далецкого и мыслит это в порядке вещей, как будто что-нибудь даётся даром…
Но действовать напрямик Далецкий сразу не стал. Надо было натянуть достаточно крепкие сети, чтобы они удержали даже такую грузную фигуру, как Митрофанов. Он начал с сухонькой злой жены Митрофанова. Он давно замечал, как загораются завистью её маленькие глаза при каждой новой покупке Далецких, — и ему доставляло, между прочим, удовольствие растравлять эту зависть, во всех подробностях расхваливая новую вещь. А теперь он поступал так не только для удовольствия, но и с определённой целью. Он доводил Митрофанову до того, что зависть начинала бурлить в ней, выплёскиваясь через крап, как вода из кипящего чайника.
Очень часто повторялись, примерно, такие сцены. Далецкий доставал из шифоньера отрез и замечал:
— Отличнейшая материя, весьма!.. И знаете — уплатил сравнительно немного…
Митрофанова острыми глазками прокалывала насквозь и отрез, и Николая Касьяновича:
— Ничего особенного по-моему…
Далецкий всплёскивал руками: