Я уже даже не включала приставку, чтобы в нее поиграть. Когда Света уходила в больницу и оставалась там на ночь, я просто ложилась спать.
Я научилась спать, даже разговаривая со Светой. Если закатить один глаз под веко, можно впасть в дрему. Я могла поддерживать разговор, а иногда даже что-то делать в абсолютно бессознательном состоянии. И понять, что я сплю, можно было только по моему дыханию.
Конечно, вскоре появилась и новая проблема. Мы сидели на кухне и пили чай, как вдруг Света начала волноваться. Она не знала, куда себя деть и как начать разговор, смотрела на меня, вздыхала, снова утыкалась в телефон и снова вздыхала и смотрела на меня. Но затем будто собралась с силами и начала.
– Тань, у меня к тебе серьезный разговор, – потупив взор, осторожно сказала Света.
– Что такое? – искренне поинтересовалась я, всем своим видом показывая, что Свете нечего бояться и она может говорить.
– У меня на Ленины похороны ушли все деньги. Плюс лекарства. Новая химиотерапия. – Света осеклась, затем набрала больше воздуха в грудь и продолжила: – Я не знаю, чем платить за квартиру в этом месяце.
– Ой, не волнуйся, я заплачу.
– Дело не только в этом. Лиза заказывает на свои деньги новую химиотерапию из Израиля, которая должна мне помочь, не убив окончательно. У нее меньше воздействие именно на нервные стволы. Больница это не оплатит. И я не могу позволить, чтобы Лиза сама это оплачивала. На нее нужны деньги.
– Сколько?
– Сто пятьдесят тысяч.
У меня не было таких денег. Я знала, что этот день рано или поздно наступит. Чувствовала. Я видела столько сборов денег на лечение от рака в интернете, что примерно представляла, насколько это дорого, раз люди в отчаянии просили денег у незнакомых людей.
– Свет, у меня этих денег просто нет.
Света грустно ухмыльнулась в ответ:
– Ну, значит, я умру.
– Не нагнетай! – отмахнулась я. – Что-нибудь придумаем!
Я откинулась на спинку стула и уставилась в потолок. В моем окружении был только один человек, который мог себе позволить одолжить мне такую сумму или хотя бы ее часть и при этом был достаточно близким, чтобы я могла обратиться. Я не хотела этого делать, но выхода не было.
– Я одолжу хотя бы часть этих денег у Поперечного, – обреченно проговорила я, продолжая смотреть в потолок.
Я понимала, что речь идет об огромной сумме и что я рискую дружбой. Слезы подступили к глазам, и я ждала, когда они вкатятся обратно. Я не хотела, чтобы Света их видела.
– Господи, Таня, спасибо! – разрыдалась Света и быстро затараторила: – Я все верну. Клянусь. Я возьму дополнительную работу, я…
– Не надо. Ты и так почти не жилец. Разберусь. Накоплю, я не знаю.
– Прости. Ты не должна. Я точно все ему верну! Точно верну!
– Я знаю.
Я долго сидела с телефоном перед открытой перепиской с Данькой и не решалась ему написать. Я прикидывала, сколько можно попросить. Если я отложу с открытых микрофонов на квартиру, возьму дополнительно подработку и еще попробую одолжить у бабушки… Наконец я решилась. Я объяснила Дане ситуацию и попросила восемьдесят тысяч. Я чувствовала себя некомфортно, да и попросту боялась. Боялась его реакции, боялась, что не смогу вернуть.
Вскоре мне пришло уведомление на телефон. Даня перечислил деньги. Я была невероятно благодарна и пообещала себе, что больше не попрошу ни у кого больших сумм. И пообещала зря.
Денег не хватило ни на квартиру, ни на лекарства. Я снова и снова одалживала у разных людей деньги. Если получалось, возвращала. Если не получалось, просила еще времени, умирая от стыда. Но я убеждала себя в одном: эти деньги нужны, чтобы спасти человеческую жизнь. Наступит время – и я все верну.
У меня начали появляться мысли о самоубийстве. Я и до этого не отличалась крепкой психикой. В подростковые годы у меня было несколько суицидальных попыток, и в девятнадцать лет я попала в психиатрическую больницу Бехтерева, где пролежала несколько месяцев в отделении неврозов с диагнозом «клиническая депрессия». Федя и Даня навещали меня там, и Даня даже выделил время в своем графике, чтобы вести вместо меня микрофон в «1703». Там же мне диагностировали пограничное расстройство личности.