В Батне много иностранцев. Однажды ради любопытства я посчитал, сколько раз поздоровался за одну недолгую прогулку. Получилось 37, и из них трижды я пожимал руки болгарским друзьям.
Алжирское правительство стремится создавать свои национальные кадры. Хотя эта задача успешно выполняется, все-таки до ее полного решения еще далеко. В Алжире работают специалисты из самых разных стран — Советского Союза, Болгарии, ГДР, Польши. Здесь чехи, югославы, французы. В Батне я встречал кубинцев, даже аргентинцев.
В окрестностях Батны болгарские специалисты заняты трудным и очень важным для Алжира и особенно для Ауреса делом — сбережением лесов и новыми лесопосадками. То, что было в свое время варварски уничтожено колонизаторами, теперь постепенно восстанавливается. Болгарские лесники утверждали, что в Ауресе вновь появятся львы.
В больницах Батны работали польские и советские специалисты. Медицинское обеспечение в стране бесплатное. По утрам у больницы и поликлиники выстраивались очереди, в основном женщины. Нередко их сопровождали мужья, требуя, чтобы врач проводил осмотр больной в его присутствии. Алжирцы утверждали, что женам нравится подобная заботливость мужей.
Кофейня
Город просыпался рано, часов в пять-шесть. Солнце появлялось из-за горных вершин. Его лучи освещали небо, скользили вниз, постепенно спускаясь по высокому массиву, расположившемуся вблизи города. Сначала солнце осторожно гладило лучами слегка замерзшую за ночь Батну, согревая ее черепичные крыши. Грелись собаки, лениво дремавшие у порогов домов.
Летнее утро Батны — это самые приятные минуты. Чуть-чуть прохладно в тени. Чуть-чуть жарковато на солнышке. Жесткие листья деревьев источают пряный аромат. Ветерок с гор пробегает по пустынным окраинным улицам. Трудно поверить, что это те самые улицы, где вечером стоял веселый гомон мальчишек, игравших в футбол, салки и непонятную игру, напоминавшую забытый ныне нашими детьми «штандер».
Открывались кофейни. Заспанные гарсоны и уборщики лениво снимали со столов стулья. Официант смахивал тряпкой пепел с прилавка и начинал варить кофе для первого посетителя. Первая чашечка кофе особенно приятна. Алжирцы считают, что от того, в каком настроении ее выпьешь, зависит весь предстоящий день. В этих словах большая доля истины. За первой чашечкой кофе можно не спеша обдумать все дневные дела.
От арабов я перенял обычай разглядывать из кофейни прохожих. Утром приятно видеть спешащих людей. Их деловитость заставляет внутренне собраться.
День начинается. Всего десять минут проведено в кофейне, но когда выходишь, то видишь — Батна изменилась. Кончилось утро. Наступил день. Первым на работу вышло солнце. Оно уже не ласкает, но со всей своей африканской добросовестностью накаливает и улицу, и стены, и крыши.
Улицы наполняются людьми, на главном перекрестке города даже появился полицейский. Сейчас он необходим: машины, ослики, пешеходы — все это хаотично двигается, пересекая друг другу путь. Кричат водители и погонщики.
Главная улица Батны — улица Бискры. На ней находятся магазины, недорогие ресторанчики, кофейни. Здесь особенно много народа, покупающего, продающего или просто слоняющегося без дела. Сутолока объяснима и простительна в большом столичном городе, например Каире, но здесь, в провинциальном городке, отстоящем на тысячу километров от Алжира, она удивляет: куда торопиться?
Ветерок пропал и унес с собой аромат деревьев. Пройдет еще три часа, жара прогонит с улицы прохожих, и хозяйки закроют ставни, чтобы сохранить в домах остатки прохлады. Кондиционеры в Батне большая редкость, а вентиляторы от жары и духоты не спасают.
К 11–12 часам город замирает. На улицах пусто, как ночью. Редкие автомобили лениво ползут по раскаленной Бискринской улице.
Впрочем, люди продолжают работать. Государственные учреждения в дневное время не закрываются.
К полудню тени исчезают. У рынка стоят брошенные хозяевами ослики. Они лениво шевелят хвостами. Вокруг закрытых глаз большие черные мухи. Время остановилось.
«Мертвый час» продолжается до пяти. Без четверти пять Батна пробуждается. Но это второе пробуждение не походит на утреннее. Заспанные батнинцы бредут по тротуарам, по мостовой, равнодушно оборачиваясь на гудки водителей. «Второе утро» города длится больше часа. Постепенно движение оживляется. Мужчины устремляются в кофейни, где проводят остаток вечера, беседуя о футболе, политике и еще бог весть о чем.
К семи часам вечера кофейни переполнены. Часть стульев перекочевывает на улицу. В кофейне подают кофе (черный кофе с сахаром зовется мадбут), мятный чай, приторный, сильно разбавленный горячим молоком кофе — хлиб, прекрасно утоляющий не только жажду, но и голод.
Батнинские кофейни носят странные, никак не вяжущиеся с их внешним обликом названия — Ас-Сабах (Утро), Аш-Шамс (Солнце), Аз-Зухра (Венера)…
Батнинская кофейня — это просторное помещение, сплошь уставленное столами и стульями. На стенах фотографии, картинки, надписи на арабском языке. Чаще всего встречалось «бисмилла…» («во имя Аллаха») — с этих слов начинаются суры Корана. В «Аз-Зухре» и «Ас-Сабахе» на колоннах, поддерживающих потолок, висят зеркала. Благодаря им количество посетителей кофейни удваивается. Бывают рекламы двадцатилетней давности, К ним привыкли и потому не снимают. Иногда официанты прикалывают на стену фотографии городов — преимущественно французских, но иногда вешают открытки с видами Москвы, Ленинграда, Одессы. Воздух, несмотря на то что в летнее время окна кофейни открыты настежь, а двери вообще не закрываются, прокурен, а по углам скапливаются клубы табачного дыма. Колченогие с трещинами стулья — некогда венские ажурные — скрипят при малейшем движении. Кресла глубоко промяты, на некоторых лопнула кожа. Пепельницы всегда переполнены, пепел рассыпается по столу. Кофе, чай и хлиб подавались в маленьких стеклянных стаканчиках или в зеленых (почти во всех кофейнях) чашечках.
Гарсонов своих кофеен Батна знает по именам. С ними здороваются на улице. Да и сам гарсон знает добрую половину мужского населения Батны. Вечером в кофейне он выполняет роль распорядителя. То и дело слышатся его возгласы:
— Асма’, йа Ахмед, дир аль-хлиб! Зид зуз гахва! (Слушай, Ахмед, сделай хлиб. Еще два кофе!)
— Хадыр, йа Слими (Есть, Слими), — по-военному отвечает стоящий у «экспресса» Ахмед и с силой подает вперед ручку.
С этой ручкой он не расстается весь вечер, как пилот со штурвалом самолета. Слими скользит между столиками с одной, двумя, пятью чашками, ставит их на стол и мгновенно исчезает. Он спешит, но угодить сразу всем невозможно. Временами Слими останавливается и устало поглядывает вокруг. Он не мальчик: ему за тридцать. Доволен ли он своей судьбой? Вон он улыбнулся, поздоровался с только что вошедшим посетителем:
— Гахва вахид, йа Ахмед (Один кофе, Ахмед). Тот, кто торопится, выпивает свою чашечку прямо у стойки. Очереди никакой нет. Чей поднятый палец видит гарсон раньше или чей голос раньше услышит, тому первому и приносит зеленую чашечку. Редкое исключение делается лишь близким приятелям.
Арабская кофейня! В ней возникает странный непостижимый уют, насквозь прокуренный, заполненный чашечками с кофейной гущей. Здесь гомон, в котором не различить отдельные слова. Здесь спорят, обсуждают. Здесь все равны. Чашечка кофе стоит всего один динар.
— Салям алейкум, йа шейх (Привет, уважаемый). — Слими ставит кофе перед стариком в белой каша-бийе. — Что-то давно тебя у нас не видно.
— Дела, Слими, дела.
— Ну какие там дела в твоей деревне?
— Разные. На той неделе получили новый трактор…
— Уж не стал ли на старости лет трактористом?
Старик замолкает, глотнув из чашки кофе. Но, видно, ему очень хочется поговорить.
— Я не стал. Сын стал.
— Твой сын тракторист?