— Да, Слими. Раньше я сюда в баню приезжал, а теперь у меня в доме свой душ есть. В город за хлебом ездили, а сейчас такую пекарню построили… Там мой старший заправляет. Я теперь почетный человек. Каких детей вырастил! Внуки в школу пошли.
— А, у вас теперь школа…
— Слими, — раздается голос из угла, — будет сегодня чай?
— Хадыр, — и Слими устремляется дальше.
В кофейне забываются заботы прошедшего дня. Здесь ты один и сразу со всеми. Если пришел со своей компанией, можешь оставить ее и перейти к другому столику. Не забудь только захватить свой стул. В кофейне всегда весело, шумно. Но если хочется побыть в одиночестве, то достаточно просто опустить глаза, и ты уже наедине со своими мыслями. Завсегдатаи кофейни никогда не побеспокоят тебя.
В кофейне не обманывают. Не помню случая, чтобы кого-нибудь обсчитали. Не помню и того, чтобы посетитель ушел, не заплатив.
Кофейни работают часов до девяти. Допоздна никто не засиживается. Утром рано вставать.
Если расстаться с кофейней и выйти на улицу часов в семь, особенно осенью, когда темнеет рано, Батна кажется особенно маленькой и домашней. В закусочных-полуресторанчиках с открытыми настежь дверями жарятся цыплята, кусочки печени — кибуд, насаженные на острые железные прутья. Из окон торчат трубы жаровен. На подоконниках — горки крутых яиц, а рядом с ними жареные бараньи головы со сжатыми челюстями с белыми зубами. Сладковатый дым смешивается с невидимой мелкой пылью, и город превращается в большую комнату с низким потолком и таинственными темными углами. Вдали громоздятся желто-зеленые днем, а ночью совсем черные горы.
От харчевен с пятью-шестью стульями вокруг двух столов, покрытых немыслимо замусоленной клеенкой, уходить не хочется. Запах жареного мяса, острой любии — фасоли в красноватом соусе — манит неудержимо. Приветливо светятся лампочки. Посетители — уставшие от дневной жары и работы мужчины в некогда белых рубахах, в туфлях на босу ногу — терпелив» поджидают ужина, точнее, позднего обеда из острой шурбы (протертого супа в маленькой тарелочке) и любии, кибуда или белоснежной рисовой горки, наполненной в середине томатным соусом. На закуску подают гофрированные листья салата, обильно политые винным уксусом, после чего аппетит удесятеряется. К восьми часам город заканчивает свой ужин…
На экране и на сцене
В девять часов начинается кино. В Батне три кинотеатра — «Казино», «Режан» и «Аурес». Первые два остались еще со времен французов. Сохранились не только здания, но и внутреннее их убранство: в «Режане» даже висят фотографии кинозвезд двадцатилетней давности. Фильмы идут в основном развлекательные, французского, американского производства. В «Режане» нередко показывают индийские и арабские — египетские, сирийские — ленты. Осенью 1975 года большой популярностью пользовался сирийский фильм «Эскадрилья героев», рассказывавший о подвигах сирийских летчиков в боях с израильтянами.
Чтобы купить билеты, нередко приходилось выдерживать самый настоящий бой. Очередь никто не признавал, разгоряченная толпа колыхалась у окошечка кассы. Порядок наводили изредка появлявшиеся на перекрестке перед кинотеатром полицейские.
В 1975 году в центре Батны открылся новый кинотеатр — «Аурес». Хотя снаружи он казался маленьким, его зал был очень вместительным. Все вокруг поражало чистотой. Во время сеанса запрещалось курить. Билеты в «Аурес» стоили чуть дороже обычного. В «Ауресе» мне довелось посмотреть прекрасный фильм алжирского режиссера Лахдара Хамины «Хроника пламенных лет», получивший в 1975 году главный приз на Каннском фестивале.
Кинотеатры были в то время едва ли не единственными очагами культуры в Батне. А интерес батнинцев к искусству велик. Большим событием стала выставка работ советских фотографов в 1975 году. Выставка разместилась в нескольких просторных комнатах од-58 кого из домов Батны. Работала она вечером, часов в шесть, но еще до открытия около входа в нее собирались люди. Алжирцы рассматривали фотографии о труде и жизни советских людей, любовались работами фотографов-пейзажистов, расспрашивали о Советском Союзе. Мальчишки особенно долго рассматривали снимки военного парада на Красной площади.
— У Алжира тоже скоро будет такая армия, — гордо сказал один из юных посетителей.
Выставка продолжалась несколько дней, и после ее окончания многие батнинцы просили привезти эти фотографии в Батну еще раз.
Расскажу и еще об одном эпизоде культурной жизни Батны, о том, какой интересный спектакль довелось мне здесь однажды посмотреть…
Африканский вечер может быть холодным даже в начале лета, особенно когда ветры дуют со Средиземного моря, южных берегов Италии, прорываясь вихрями с севера сквозь широко расставленные вершины гор. На краю маленького стадиона с одной крытой трибуной и вытоптанным футбольным полем на низком, сваренном из труб помосте стоит сцена, сбитая из аккуратно выструганных и подогнанных одна к другой досок. На ней громоздятся декорации, сделанные в коричневых и серых тонах. Две лестницы ведут к небольшой площадке, нависшей над полом. «Первый этаж» сцены разделен множеством перегородок и напоминает лабиринт. Такое расположение декораций позволяло мгновенно менять место действия, переносить его из комнаты в комнату, из дома на улицу. Отсутствовала привычная программа, афиши со списком действующих лиц и исполнителей, да и само название пьесы знали далеко не все. Сведения о предстоящем спектакле я почерпнул из приклеенного на дверь государственного магазина «Галери», наполовину оборванного объявления, гласившего, что 3 июня в столице вилайета Аурес — Батне на городском стадионе выступает труппа Алжирского национального театра.
И вот теперь, сидя среди трех сотен любителей театра, из которых единственной женщиной оказалась моя жена, мы постепенно осваивались в необычной обстановке и с интересом наблюдали за зрителями. Одни, купив билет, проходили через узкую калитку в высоких воротах, охранявшуюся двумя полицейскими и молодым парнем, которого мы условно окрестили «дружинником». Другие появлялись из темноты футбольного поля и, стараясь быть не замеченными блюстителями порядка, прокрадывались на трибуну. Третьи, видимо решив, что платить за вход к Мельпомене четыре с половиной динара слишком дорого, избрали кратчайший, но отнюдь не безопасный путь: они проникали сквозь широкую дыру в навесе над трибуной. Громкий стук падавших на трибуну тел служил одним из элементов своеобразного шумового оформления, сопровождавшего спектакль от начала до конца.
В топоте ног на трибуне, в гомоне без стеснения громких голосов еле слышно прозвучали три традиционных стука, и спектакль начался. Я по-ученически старательно вслушивался в текст, чтобы по содержанию диалогов понять, о чем шла речь, и хотя бы приблизительно угадать название пьесы. Поражали имена действующих лиц, очень непривычные для арабского языка. И вот наконец среди пока еще малопонятной кутерьмы звуков родилось слово, все сразу объяснившее, — «Ситшуан».
Итак, 3 июня 1976 года в Батне Алжирский национальный театр давал пьесу Бертольта Брехта «Добрый человек из Сезуана».
Алжирский театр нельзя рассматривать отдельно от обстановки, в которой проходит спектакль. Сама атмосфера спектакля становится важным элементом, чье воздействие не всегда положительно влияет на ход представления.
Зрители чуть ли не в полный голос комментировали происходившее на сцене, кое-кто даже «подсказывал» артистам. В темноте вспыхивали огоньки сигарет. Вот по футбольному полю пронеслись две полицейские машины с зажженными фарами. Ослепив на мгновение трибуну, они устремились к противоположному краю-стадиона, где обнаружились прокравшиеся «зайцы». Но артисты словно не видели автомобилей, с шумом разворачивавшихся около самой эстрады. Они играли… Играли вдохновенно, как только могут играть люди, влюбленные в свое дело. Я почувствовал себя в самом настоящем театре, забыв, что сижу не в кресле, а на скамейке стадиона. Забыв, что нахожусь в Африке. Все внимание было приковано к действию.
Спектакль кончился. Довольные, расходились зрители. Увы, за два года жизни в Батне возможность побывать в театре представилась мне один только раз.