Хадж Мухаммед был очень доволен существующим порядком вещей, и лишь однажды услышали мы от него вздох сожаления:
— Конечно, у нас в Ливии очень справедливые законы. Они основаны на исламе, но если бы я имел право, то построил еще один дом и сдавал его квартиры жильцам. Сдача внаем квартир очень прибыльна.
«Дома только для жилья!» — еще один популярный лозунг ливийской джамахирии.
Все мы знаем о двойственности психологии, непоследовательности политических взглядов представителей мелкой буржуазии. И все-таки, когда говоришь с человеком, искренне поддерживающим радикальные реформы революции и в то же время столь искренне помышляющим об отнюдь не праведных с точки зрения той же революции источниках дохода, поневоле становишься в тупик и хочешь спросить: так за кого же он, что ему дороже?
Таинственное блюдо
На праздник ид аль-адха мы устроили совместный пир. Собственно говоря, лично мы не собирались его отмечать. Наши коллеги отправились обследовать развалины Кирены, а мы с Петросяном остались вдвоем. Петросян уныло топтался на кухне, готовя гречневую кашу, я же в предвкушении ужина лежал на кровати.
Раздался звонок. Я пошел открывать дверь. На пороге, улыбаясь, стоял Хадж Мухаммед аль-Гадамси. В руках он держал большое серебряное блюдо с розовыми кусками обжаренной баранины. «Шейх» широко улыбался, не выпуская изо рта сигарету. Он прошел в комнату, по-хозяйски уселся на крутящийся стул и поставил на письменный стол свое аппетитное кушанье.
Не говоря ни слова, он рукой взял кусок, я последовал его примеру. Вошел Петросян, постоял для вежливости несколько секунд, а потом подсел к столу. Некоторое время все сосредоточенно жевали баранину. Впрочем, слово «жевали» не точно передает наши действия — скорее мы проглатывали недосоленные, но зато обильно поперченные куски нежнейшего мяса.
Спустя несколько минут, так же не говоря ни слова, «шейх» вышел. Он не попрощался, и мы были вправе надеяться на его скорое возвращение. Так оно и случилось. Хадж Мухаммед что-то прокричал на лестнице и тотчас же вернулся. Вскоре появилась его младшая дочь лет пяти-шести с тремя чашечками кофе.
А чем мы могли угостить «шейха»?
Я вопросительно посмотрел на Петросяна. Петросян — на меня.
— Каша, каша! — осенило нас одновременно.
Извинившись, мы оставили хозяина перед пустым блюдом, а сами отправились на кухню совещаться. На коротком совете было решено выдать гречневую кашу за шедевр национальной русской кухни. Я взял на себя пропаганду каши, а Петросян отправился доводить ее до нужной кондиции. Увы, оба мы оказались не на высоте: мои путаные объяснения (я не знал, как по-арабски сказать «каша», а уж тем более «гречневая», и называл ее просто «черной») привели «шейха» сначала в восхищение перед стойкостью русских желудков, а затем в легкий испуг, когда до него дошло, что это придется отведать ему самому, и притом немедленно. Мало способствовал его успокоению и запах, доносившийся из коридора. Каша явно подгорела. Я продолжал объяснять, а «шейх» беспокойно оглядываться на дверь.
Вскоре появился Петросян с долгожданным кушаньем. По тому, с какой скромностью он держался, я понял, что принесенное им яство отнюдь не будет способствовать росту в глазах ливийца авторитета русской кухни. Но я недооценил Хадж Мухаммеда. Он не только проглотил, не морщась, целых три ложки подгоревшей гречки, но и похвалил поварское искусство Петросяна.
Дочь «шейха» принесла еще кофе, и он, немного оправившись, сказал:
— Как трудно, должно быть, вам жить одним, без жен, питаясь вот этим. — Он кивнул на остывшую коричневую массу и далее разъяснил свои взгляды на роль женщины в семье.
Поговорили еще с полчаса, и он ушел, с грустью глянув на нас и на кашу.
Мы потихоньку обживали квартиру, научились принимать душ, состоявший из единственной струйки воды, развесили по голым стенам картинки, перестали пугаться топота и жутковатых звуков по ночам (хозяин держал на крыше небольшую овечью отару), не обращали больше внимания на облюбовавших ванну шустрых тараканов.
Потихоньку осваивались и в Бенгази. Едва ли не каждый вечер отправлялись в город — в кино, за газетами, в гости, а чаще всего — просто так прогуляться. Ведь это замечательно: прогулка по восточному городу!
Мы гуляем по Бенгази
Иногда мы дожидались рейсового автобуса, который подъезжал почти к самым нашим дверям. В этом случае путь до центра занимал лишь несколько минут. Добродушные водители по первой просьбе пассажиров останавливали машину в любом месте. Можно сказать, автобус работал по принципу маршрутного такси. Но обычно мы предпочитали идти в центр пешком.
Пройдя метров триста и миновав «югославский госпиталь» (в нем работали специалисты из Югославии), мы попадали на узкую и низкую дамбу, отсекавшую Средиземное море от морского залива. Конечно, естественные подземные артерии связывали море с заливом, но на поверхности ничего не было видно. По дамбе проходило узкое шоссе, на разбитых обочинах которого сидели рыбаки. По пятницам дамба не вмещала всех желающих порыбачить. Из моря и из залива рыбу таскали и ливийские мальчишки и иностранцы с немыслимо сложными рыболовными приспособлениями.
За дамбой шоссе круто поворачивало налево- и огибало залив со стороны моря. Сделав почти полный круг, оно переходило в узкую тенистую улицу. Отсюда начинался городской район, названный в честь египетского, генерала Абд аль-Монейма Риада. Абд аль-Монейм Риад был одним из тех египетских военных, которые много сделали для повышения боеспособности армии Египта и решительно возражали против любых уступок Израилю. В 1970 году, во время инспекции позиции войск египтян на Суэцком канале, он был убит прямым попаданием вражеского снаряда в штабной блиндаж. Фотография Риада висела в здании районной почты, из которой можно дозвониться в любой конец земного шара.
Как-то раз я дожидался звонка в Москву. Ливийцев на почте не было. Зато иностранцев — великое множество. Немцы из ФРГ, поляки, югославы, итальянцы, болгары. Сначала все держались порознь, но постепенно долгое ожидание нас сблизило. Завязался общий разговор на немецком, итальянском и славянских языках. Мы прекрасно понимали друг друга.
Мой собеседник, пожилой немец из ФРГ, обладал удивительной и, если можно так выразиться, поучительной биографией. Он воевал, был взят в плен и несколько лет работал на шахте в Донбассе.
Спустя тридцать лет он вернулся в Советский Союз и вновь поработал у нас почти год, теперь уже на олимпийской стройке.
Немец сносно говорил по-русски, ненавидел американцев и очень огорчался, что в Ливии запрещена продажа водки.
Улица, на которой находилась почта, выходила в центр и упиралась в высокое желтое здание городского народного комитета. Оно состояло из трех многоэтажных прямоугольных секций, опиравшихся на два ряда белых колонн. В галереях между колоннами гулял прохладный легкий ветерок, доходивший сюда со Средиземного моря.
Фасад городского комитета выходил на просторную площадь, сплошь заставленную автомобилями. На ее углу в газетном киоске продавались вчерашние (реже сегодняшние) ливийские газеты, французские и итальянские журналы. Из этих журналов строгие ливийские цензоры изымали, а точнее сказать, выдирали страницы с материалами, могущими смутить правоверного мусульманина. Черной краской затушеваны отдельные фрагменты фотографий женщин.
Неразговорчивый газетчик с городской площади не любил, когда покупатель, прежде чем выбрать журнал, перелистывал пяток остальных. Таких «читателей» он отгонял от своего киоска.
За городским комитетом раскинулась еще одна площадь, поменьше. На ней стоял массивный двухкупольный собор, сооруженный по повелению бывшего правителя Италии Муссолини. Начали его строить в 1928 году, а кончили в 1932-м. Желтого цвета, с двумя зелеными куполами, он походил и на византийскую базилику, и на мусульманскую мечеть. По замыслу итальянцев, собор и площадь перед ним должны были стать центром колониального Бенгази. Место и впрямь выбрано самое подходящее. Собор стоит как раз посредине города. Перед ним разбит небольшой скверик, заполненный по вечерам детьми и женщинами с колясками.