Я спросил у гида, можно ли подняться на пирамиду. Не сейчас, разумеется, а как-нибудь днем. То ли старик не понял вопроса, то ли ему хотелось ни в чем не отказывать своей нежданной ночной добыче, но он кивнул головой:
— Мумкин, мистер, куллю мумкин. (Возможно, все возможно).
О, это великолепное каирское «мумкин, куллю мумкин». Такое впечатление, что, с точки зрения каирцев, на свете вообще нет ничего невозможного.
Гид водил меня вдоль высоких камней у основания пирамиды Хеопса и скрипучим голосом говорил о том, как несчастные рабы строили эту великолепную усыпальницу. Мне была обещана демонстрация таинственного входа внутрь пирамиды, никому до сей поры не известного. За это он просил фунт.
Старик потащил меня к пирамиде Хеопса. Мы вскарабкались по двум ярусам камней, которые вблизи оказались в половину человеческого роста, и потом он втолкнул меня в узкий коридор. Мы прошли не больше десятка метров и остановились перед железной решеткой с новеньким замком. Провожатый потрогал замок, пробормотал под нос какое-то заклинание, потом тихо выругался (это я понял) и на секунду замолчал.
— Да, эту дверь уже нашли. Но есть еще одна, самая таинственная дверь…
Ему, видимо, очень был нужен фунт. Он чуть ли не силой потащил меня по камням, и мы спустились к подножию пирамиды. Гид вновь быстро-быстро заговорил и потянул меня в сторону.
Я прекрасно понимал, что эту таинственную, неведомую никому дверь он показывает всем своим клиентам, но согласился, ибо окончательно понял, что ему уже не объяснить, чего я хочу на самом деле — я хотел, чтобы меня случайно не бросило такси.
Гид повел меня вниз по дороге вдоль самой древней пирамиды — Хефрена. Сзади послышался шум мотора. Вспыхнули фары, на площадке остановилась машина — еще один любитель ночных прогулок решил осмотреть великие исторические памятники. Гид засуетился, замахал руками, пробормотал, что обязательно встретит меня на обратном пути, и убежал за новой жертвой. На прощание он бросил:
— Там дальше интересно, там Абу аль-Хауль-Сфинкс.
Удивительно, но старик не спросил о деньгах. Видимо, был уверен, что деться мне все равно некуда, и мы так или иначе встретимся у машины.
Я постоял немного на дороге и не спеша направился вниз к Абу аль-Хаулю.
Сфинкс лежал посреди песка и нагромождений камней. Когда-то он был весь в песке, видна была лишь голова. Я сделал несколько шагов вперед, поднял голову и замер. Сфинкс будто придвинулся. Он смотрел куда-то мимо меня. Гривастая массивная голова, пронзительный взгляд. Темнота скрыла раны, нанесенные Сфинксу в начале XIX века турецкими мамлюками, перед боем с французами пристреливавшими по нему свои пушки. Сфинксу отстрелили часть носа и правой щеки. Рассмотреть лицо подробно было невозможно, но от посадки головы исходил такой покой, такая уверенность в себе, такая сила… Он наверняка умеет говорить. Сфинкс не зверь — он слишком мудр для зверя. Но и не человек — для этого он слишком спокоен и отрешен от всего земного. Каким талантом обладал тот, кто сделал Сфинкса!
Мне стало жутко. Ночь, кругом никого, кроме странного существа, грозно глядящего вдаль. Я попятился и сначала медленно, а потом все быстрее пошел обратно.
Гид нетерпеливо топтался возле такси. Или у старика ничего не получилось с приехавшим туристом, или его опередили более удачливые конкуренты, а может, ему просто захотелось получить с меня лишний бакшиш. Он вдруг горестно заговорил о своей жизни.
Начал, впрочем, с нового предложения показать «таинственный вход» в пирамиду. После моего отказа его прорвало. Говорил на дивной смеси английского и классического арабского с египетским диалектом, вставляя в свою речь французские и итальянские слова.
Ему шестьдесят два (на вид все восемьдесят), и сколько помнит себя, он при пирамидах. Образование — умеет читать и писать. Семья большая, старший сын уехал в Александрию, устроился в порту, остальные шестеро без работы или еще мальчики, ему помогают мало. Он единственный кормилец. Вот только младший иногда его подменяет, когда уж совсем невмоготу. Зимой здесь ох как холодно. Он и его друзья разводят костры. Раньше он ночью не работал, а сейчас конкурентов много, цены растут, ночью порой можно заработать больше, чем днем (намек в мой адрес). У младшего свои трудности. Выглядит он несерьезно, ему не верят, стариков слушают охотнее. А сын-то пирамиды знает лучше. Хотя сам он пирамиды знает лучше всех.
— Так пойдем смотреть таинственный ход? Внутри пирамид интересно, там, говорят, где-то есть еще не тронутые камеры, в них золото.
Он затянулся сигаретой.
— Мистер — русский. Русских здесь много бывает. На автобусах приезжают. Ходят всегда все вместе. Дружный народ.
Гид говорил, а вокруг нас постепенно собиралась толпа. Настало время рассчитываться.
— Сколько? — спросил я и полез за деньгами. Старик поморщился и назвал жуткую сумму. Я переспросил. Он немного сбавил цену. Предстоял торг. Кольцо вокруг нас сжималось. Наиболее решительные уже требовали бакшиша. К машине, стоявшей в нескольких шагах, пришлось протискиваться. Народ так плотно окружил нас и такси, что дверца не открывалась. Я дал гиду два фунта. Он просил в три раза больше, но обрадовался тому, что получил. Увидя деньги, все прочие гиды, просто нищие стали наступать еще энергичнее. Спас меня невесть откуда появившийся полицейский. Он мгновенно разогнал толпу. Старик шепнул, что ему полагается «руб’гини» (четверть фунта). Получив искомую сумму, полицейский исчез.
Если жизнь у пирамид такая оживленная ночью, можете себе представить, что творится там днем. Гиды, нищие, полицейские, ослы, верблюды, кони. Крик, шум, сутолока. Достаточно бросить взгляд в сторону погонщиков, и к вашим услугам и отмытый мул, и стройный верблюд, и конь в узорчатой сбруе. Выбор на все вкусы. Если гость проявит хоть чуточку колебания, не миновать ему поездки на одном из милых послушных животных. В погоне за клиентами между погонщиками идет острая борьба. Вот из-за француза поссорились владелец мула и хозяин верблюда. Пока они пререкались, раздался победный крик третьего погонщика:
— Иль хавага да бта’и (Это мой европеец)! — и француза прокатили на коне с посеребренной уздечкой.
Днем пирамиды кажутся еще выше. Особенно пирамида Хеопса высотой добрых полтораста метров. У подножия лежат груды битых камней. Эти камни якобы специально по ночам доставлялись сюда, чтобы туристы не растащили сами пирамиды. Некоторые из туристов все же, чтобы не быть обманутыми, не собирали камни у подножия пирамид, а откалывали небольшие кусочки от глыб в основании.
Сфинкс днем спит. Никакой тайны во взоре. Его большая голова при ярком голубом небе не производит особого впечатления. Глаза у Сфинкса немного подслеповаты.
Прямо за пирамидами начинается Сахара. Она тянется на юг, стискивая узкую полоску Нила, уходит на запад и через пять тысяч километров обрывается у Атлантики. У пирамид чувствуешь ее безграничность. Из глубины Сахары дует жаркий, обжигающий ветер. Никогда больше я не ощущал пустыню столь отчетливо, как здесь, на самом ее краю.
Жарко, очень жарко на пирамидах. Жарче лишь в раскалившейся от часового стояния под солнцем машине. Там сущее пекло. Да еще мухи. На улице их нет, а вот в автомобиле сколько угодно. Стоит машине набрать скорость, они исчезают.
Даже Нил не дает Каиру желанной прохлады. Нагревшиеся дома источают жар. Очень мало мест, где можно хоть немного отдохнуть от всепроникающего солнца. Но все-таки такие места существуют. Одно из них — каирский зоопарк.
Хотя зоопарк невелик, его коллекция животных считается второй в мире после ганноверского. Находится он в самом начале Гизы, неподалеку от Каирского университета. В зоопарк каирцы ходят по выходным дням целыми семьями, усаживаются среди эвкалиптов и бесцеремонно разгуливающих павлинов на примятую траву, достают захваченные из дому припасы, едят и наслаждаются покоем.