Выбрать главу

— Ну это не так важно, — оживился Дани и вновь робко улыбнулся. — Это можно и пропустить. Ты только зажги свечи. Я так любил это тогда, когда бабушка еще была жива…

В пятничный вечер, когда солнце из сжигающего огненного шара превратилось в плоский малиновый диск, склоняющийся над крышами невысоких беленых домов, я вошла в небольшой опрятный коттедж. Вошла — и остолбенела.

В самом центре гостиной на широком дубовом столе, покрытом белоснежной скатертью, золотилась субботняя только что испеченная хала, на широких фарфоровых тарелках стояли накрахмаленные салфетки, из кухни шел головокружительный аромат каких-то польских яств; а в самом центре стола возвышались старинные тяжелые серебряные подсвечники — как руки, поднятые к небу, к чистоте, к покою. Рядом со столом, сияя ослепительной улыбкой, стоял хозяин — в новой белой рубашке, выбритый до зеркального блеска, он светился праздничной неземной чистотой и святостью. На голове его красовалась белая шелковая кипа — никогда раньше я не видела его в кипе. Ничего пыльного, помятого и замшелого не было ни в лице, ни в фигуре его, даже карие глаза светились золотым янтарем, и я поняла, что самый главный поступок своей жизни я выполнила — я сделала человека счастливым. Это было здорово!

Я подошла к столу, взяла приготовленный коробок спичек и уже собиралась зажечь свечи, как обнаружила на скатерти маленький листок с напечатанной субботней молитвой — и подивилась, насколько предусмотрительным был мой хозяин. Прикрыв глаза левой рукой, в правую я взяла листок и, скосив глаза, стала вслух читать напечатанные слова. Они ничего не говорили мне, но я старалась читать внятно и с выражением. Потом я положила листок, зажгла одну за другой толстые витые свечи и посмотрела на Дани. Он стоял молча, по-детски разрумянившись, и ангельская улыбка ходила по его лицу, как облака по небу. Он был счастлив.

Потом он откупорил бутылку вина, разломил халу, произнес благословение вину и хлебу и пригласил меня за праздничную трапезу.

После ужина мы немного посидели, рассматривая фотографии его родной Польши, а после, уже в темноте, он проводил меня домой. На прощание он подарил мне громадный букет белых роз:

— Пусть у тебя в доме тоже будет праздник! — тихонько шепнул они церемонно, по-старинному, поцеловал мне руку.

И теперь каждую неделю я приходила в родной коттедж, встречала с Даниелем царицу-субботу, а после трапезы мы сидели, разговаривая о прошлом, о родных, часто мы перелистывали каталоги с разными красивыми безделушками, украшающими домашний быт, и думали, что заказать, чтобы продавать в магазине. То ли из-за колдовства субботних свечей, то ли из-за внимательных круглых птичьих глаз Даниеля, то ли просто из-за живучести молодости, но душевные раны стали понемногу затягиваться, забываться, а потом, когда я пошла в армию, и совсем ушли.

Никогда не забуду, как первый раз он приехал навестить меня на базе. В бурлящей толпе родственников и друзей новобранцев, приехавших в «родительский день», я не разглядела его, но алым пламенем среди приезжих горел букет красных гвоздик, и, ориентируясь на его жар как на маяк, я нашла моего Даниеля.

— Прости, — смущенно подавая мне букет, извинился он, — фиалки кончились, а ландышей я не достал, хотя перевернул всех поставщиков.

Господи, как завидовали мне все девчонки на базе!.. Им привезли горы еды, одежды и побрякушек, но цветы подарили только мне!

Мы поженились сразу после моей демобилизации. В медовый месяц мы поехали в Польшу, и там я первый раз увидела распускающиеся в талой воде ландыши. На могилу бабушки мы положили букетик фиалок и прочли все поминальные молитвы, какие только знали. А потом мы вернулись в наш коттедж, я продолжила учебу на курсах, Даниель продолжал работать в цветочном магазине, и стали мы жить как в сказке — жить-поживать да добра наживать.

— Вы самая счастливая женщина на свете! — радостно захлопала в ладоши американка. — Ах, как в диснеевских фильмах!

— Ну почему у меня не так? — Ясмин по-детски жалобно надула красиво очерченные губки и печально опустила длинные пушистые ресницы. — Я тоже так хочу!

Тонкая рука, покрытая темными старческими пятнами, по-матерински легла на шелковистую смуглую ладонь:

— Верь мне! У тебя тоже все устроится. — Голубые выцветшие глаза отразились в темных зрачках. — Я-то знаю. Надо просто дождаться своего часа…

Медовые свечи догорели, камин остыл. Дамы поднялись было, чтобы попрощаться перед ночным отдыхом, как Джуди, внезапно повернувшись к романтичной рассказчице, вдруг спросила:

— А почему же вы здесь отдыхаете одна? Где же Дани?

Та улыбнулась в ответ — мудро и светло:

— Он сейчас далеко. Я уверена — в раю. Мы прожили такую безгрешную счастливую жизнь, что рай ему должен быть обеспечен.

Ясмин тихонько ахнула, прикрыв яркий рот смуглой ладошкой.

Джуди, побледнев, пыталась извиниться за бесцеремонный вопрос.

— О нет, милые мои! — остановила их пожилая дама. — Счастливый конец — это и тихая безболезненная кончина в кругу семьи, не правда ли? Он умер во сне — от аневризмы сосудов, не страдая и не причинив боли своим близким. Честно говоря, такую смерть я желаю и себе… Не огорчайтесь — ведь и в сказках добрые герои умирают… Знаете, как-то однажды, незадолго до своего конца, он велел мне повторно выйти замуж, когда его не будет. Он говорил, что одиночество — самое страшное, что может случиться с человеком. Я отказалась. Ведь я не одинока — я все еще с ним…

Джуди обняла ее. Ясмин прижалась круглой щечкой к худому плечу:

— Мы любим вас!

— И я вас люблю, дорогие мои! — Рахель неожиданно отерла покрасневшие веки. — Жизнь прекрасна и готовит нам много приятных неожиданностей завтра! Спите же спокойно, добрых снов!..

Так закончился второй день, проведенный тремя прекрасными дамами в небольшом домике среди лесистых гор нашего дивного Севера.

3

Солнце вновь встало над благословенной землей, согрев и осветив ее чарующими лучами.

Наши прекрасные дамы, забыв вчерашние горести и напасти, довольные и проголодавшиеся, устроились завтракать на деревянной веранде перед домом — перед дивной панорамой горных склонов, местами заросших зеленым кудрявым лесом, местами ощетинившихся серыми голыми утесами, а иногда прорезаемых стальными нитями далеких водопадов. У подножия гор пасторально краснели покатые черепичные крыши коттеджей; тесно прилепившись друг к другу, как опята на пне, белели домики маленьких поселений. Прямые стрелы шоссе прорезали рощи, холмы и скалы, устремляясь все выше и выше, туда, где в недосягаемой вышине гордо и одиноко высилась древняя крепость — безразличная к векам, тщетно пытающимся разрушить ее.

Наши проголодавшиеся дамы воздали должное незатейливой деревенской кухне. Хозяйка внесла скворчащую на сковородке яичницу и торжественно водрузила ее на деревянный поднос, специально поставленный на покрытый вышитой скатертью стол.

— Чего это они такие яркие? — удивились городские жительницы, глядя на оранжевые желтки, аппетитно поглядывающие на них из белой пены яичницы.

— Мои они, домашние, — гордый кивок куда-то за дом, откуда утром раздался победный крик петуха. — Свеженькие. Чем свежее, тем желтее.

Рыжий полосатый кот, высунув квадратную голову из сочных лопухов, тоже внимательно разглядывал яичницу. Он был совершенно согласен с хозяйкой.

Дамы вспомнили мелкие бледные яйца, продающиеся в суперсовременных супермаркетах, мысленно сравнили их с пышными и сочными деревенскими собратьями, философически вздохнули о вырождении урбанистической цивилизации и с удовольствием принялись за еду.

— Так у вас, оказывается, и курочки есть? — поинтересовалась Ясмин, с аппетитом вгрызаясь в громадный ломоть хлеба, увенчанный шикарным куском яичницы. — Можно посмотреть?

— А чего ж? — пробасила довольная Далия. — Вон, прямо за домом. Только загородку у несушек прикройте получше — кот у меня такой бандит, так и норовит яйцо стащить.

— О! — заинтересовалась Рахель. Она увидела рыжий экзотический цветок в лопухах, прищурилась, разглядела мощную шею борца-тяжеловеса и мускулистые натренированные лапы и оценила размеры опасности. — Только яйца? А кур не ворует?