Резко вскочив, ульд шагнул к дому, ведомый желанием убивать. Айзет и его подручные не успели даже удивиться, когда волна магии заставила их бессильно растянуться на земле. Тяжело дыша, Ирси остановился над распростертыми ублюдками.
— Ты убил Тэрала? — голос ульда скорей походил на змеиное шипенье, но бандиты поняли его.
— Да, этот старик так забавно стучал культей по полу, когда я медленно давил ему яйца, — рассмеялся один из подручных Айзета, подстегнутый волной ментальной магии. Это был тот самый заплывший салом здоровяк, смахивающий на борова.
Ирси почувствовал, что теряет над собой контроль. Несмотря на все усилия, ярость затмевала разум. Желание рвать зубами и когтями эти куски отвратительно пахнущей плоти было настолько сильным, что он зарычал не в силах сдерживаться. Ментальное давление на разум лежащих исчезло, и все еще не способные встать бандиты испуганно завопили. Их чутье подсказывало, что сейчас этот странный ульд, чей бешеный взгляд наводил на мысли о диком звере, бросится на них, чтобы по-волчьи вцепиться в беззащитные глотки. Но контроль над телом еще не скоро должен был вернуться к бандитам, и все что они могли — кричать и сыпать угрозами.
Ирси уже готов был сдаться и, поддавшись ярости, позволить зверю внутри себя вырваться наружу, когда внезапно понял, что не сумев сдержать его сейчас, он никогда не сможет сделать это и впредь. Словно прозрев, ульд осознал, что с каждой минутой, прошедшей после навсегда изменившего его эксперимента, он все больше превращается в зверя. С каждым разом сдерживать ярость становилось все труднее, а разум все больше пасовал перед животными инстинктами. Шаг за шагом Ирси уступал, усиливая в себе животные начала. Бойня в таверне показала, насколько он уже близок к той грани, за которой исчезнет разумное существо, а останется кровожадный монстр, мучимый жаждой убивать.
— Неееет!!! - мысленно взвыл ульд, обхватив голову руками. — Я не сошел с ума! Я не животное! Я выдержу!!!
В висках тяжело стучала кровь. Желание убивать стало просто нестерпимым, но Ирси упорно боролся, не давая зверю внутри себя вырваться наружу. Он понимал, что нельзя позволить себе сорваться. Только не сейчас, когда жажда крови Айзета и его подручных слишком сильна. Убивать должен разумный, а не обезумевшее от ярости животное.
Во рту стало солоно. Ирси даже не заметил, как глубоко прокусил губу, и по подбородку потекли ручейки крови. И именно кровь, сводящая с ума, сладкая и притягательная кровь, сейчас позволила ульду на секунду отвлечься. А потом пришла боль, непривычно не подстегнувшая ярость, а немного отрезвившая. Грудь Ирси с трудом вздымалась, исторгая хриплое дыханье, а по его телу стекал обильный пот. Ему по-прежнему до боли хотелось убивать, но он уже сумел обуздать ярость и, дергаясь словно марионетка, начал медленно пятиться прочь от распластанных бандитов.
Но, одержав победу над собственными чувствами, Ирси столкнулся с другой проблемой. Теперь и его разум протестовал против того, чтобы оставить этих ублюдков в живых. Ульд понимал, что сейчас не может позволить себе сорваться и растерзать их, но и пощадить убийц Тэрала он не мог.
Рядом раздались тоненькие всхлипы, и на земле завозился тот самый мальчонка, которого славно обработал ногами один из бандитов. Ирси кровожадно ухмыльнулся, достал из-за пояса икнувшего Айзета кинжал и подошел к пареньку.
— Встать можешь? — даже в камне, лежащем в пустыне, жизни было бы больше, чем в тихом голосе ульда.
— Могу, — яростно прошептал мальчонка, размазывая слезы, и действительно — морщась от боли, с трудом, но встал на ноги.
— Ну, тогда тебе это пригодится, — Ирси протянул ему кинжал и развернувшись направился в лес.
Ульд не оглядывался и не видел, как мальчонка в исступлении неумело бьет кинжалом то одного, то другого из пронзительно визжащих беспомощных бандитов, убивших на глазах у ребенка его родителей. Быстрая и безболезненная смерть Айзету и его подручным не грозила, но Ирси здесь уже больше ничего не интересовало. Он шел туда, где его ждали остальные выжившие в застенках магов. Сомнений и колебаний не осталось. Спокойная мощь разума переплелась с бешеной яростью зверя, даруя уверенность в собственных силах и величии. Теперь ульд уже не сомневался в своем праве командовать, решать, кому жить, а кому умирать.
Глава 20
Разом очнувшись, Торстен судорожно отплевывался, бестолково дергаясь в путах. С тела норда потоками стекала вода, он несколько раз ощутимо приложился головой обо что-то твердое. Рядом раздался довольный смех, и юноша с удвоенными усилиями забился в веревках, пытаясь обрести свободу.
— Не дергайся, — голос Керита был спокоен.
Восприняв слова гвардейца как приказ, Торстен замер, тяжело дыша, и попытался оглядеться. В глаза попала грязь, поэтому он с трудом сумел проморгаться, и лишь через полминуты смог разглядеть в тусклом свете окружающую обстановку.
Норд лежал на кипе мокрой и грязной соломы, головой упираясь в кривую земляную стену, из которой торчали камни и обрубки корней. Одет он был в какое-то рванье. Рядом виднелись фигуры остальных пленных, также надежно связанных толстыми веревками и брошенных на пол. Торстен насчитал еще шестерых товарищей по несчастью. Свет в яму проникал через небольшое отверстие на потолке.
В полуметре от Торстена, довольно скалясь, возвышался могучий горец. В руках варвар сжимал пустое ведро, и у норда не осталось сомнений, что это он привел его в чувство, окатив водой.
— О, Тор! Добро пожаловать в нашу уютную яму! — Торстен с облегчением услышал привычно веселый голос Келя. — Я все гадал, сколько ты будешь расслабляться на этой мягчайшей и чистейшей соломе, но гостеприимный хозяин оказался столь любезен, что соблаговолил помочь тебе очнуться, а заодно и освежиться, — последнее слово юноша уже яростно прошипел, после того как носок испачканного в навозе сапога горца встретился с его ребрами.
Грозно оглядев беспомощных имперцев, варвар для острастки отвесил пленникам несколько сильных пинков и ловко выбрался из ямы по сильно измочаленному канату. Через несколько секунд единственный клочок неба закрыла массивная деревянная решетка.
— Что происходит? — Торстен решил, что сейчас самое время расспросить товарищей по несчастью.
— Мы в плену, — жизнерадостно сообщил ему Кель.
— Это я и без тебя знаю! — недовольно буркнул норд.
— А зачем тогда спрашиваешь? Ты здоров? — участливо поинтересовался весельчак.
— Кель, как только выберемся из этой передряги, я тебя придушу, — беззлобно ругнулся Торстен. — Ты лучше объясни, как мы сюда попали и как будем выбираться?
— Ну и чего ты у меня это спрашиваешь? Нас тут всех усыпил этот скаренный шаман. Очнулись уже здесь. Кстати, это он нас своей проклятой магией и подлатал!
— И зачем мы понадобились горцам живыми? — удивился Торстен.
— Это-то как раз понятно. Мы нужны, чтобы послужить живым доказательством непричастности племени к убийству великого вождя, — уверенно ответил Керит. — Нас обвинят в его смерти, а потом торжественно запытают. Мне вот больше интересно, почему шаман вмешался так поздно? Мы же успели изрядно проредить ряды воинов племени.
— Жаль не порубили всех! — В этом жутком скрежещущем и шипящем голосе, сопровождаемом странным посвистыванием, Торстен с большим трудом узнал знакомые нотки и далеко не сразу понял, что говорит ни кто иной как Ритал. — Мне все равно, почему шаман так долго не приходил на помощь грязным дикарям. Все что я хочу, это своими руками убить каждого из этих недочеловеков.
— Возможно, он просто слишком поздно прибыл? — Керит, словно и не слыша слов пехотинца, рассуждал вслух. — Боялся? Или он не из этого племени и его с трудом смогли уговорить вмешаться? Или он и вовсе специально ждал, позволяя нам убивать? Проклятье, как некстати, что мы были без защитных амулетов!
Торстен с трудом приподнялся и теперь силился рассмотреть в неверном свете, что же произошло с Риталом. Когда ему это удалось, норд непроизвольно вздрогнул. Верхняя губа и небо пехотинца были разрублены, передние зубы выбиты. Судя по всему, пострадало у него и горло, но Торстен не смог толком разглядеть насколько. Но страшнее всего было то, что все лицо Ритала представляло собой кровавую маску из тысяч мелких ранок. Местами оно было обглодано чуть ли не до кости. Ничем кроме вмешательства магии то, что он был не только жив, но еще и разговаривал, объяснить было нельзя.