Теплый свет, исходящий от Юми, как будто раскрыл перед ним необъятные горизонты, сияние это окутало весь небольшой дворик дацана, Юми глядела на него вопросительно, а он все стоял и молчал, не в силах выговорить ни слова.
– Эй, ты чего молчишь? – Глеб слегка потряс художника, взяв за плечо. – Ты что, заснул что ли?
Он засмеялся, а Юми по-доброму улыбалась и глядела на Эйтора своими невероятными глазами, в глубине которых пульсировали огненные реки. И он действительно чувствовал себя как во сне: холодный тигель весеннего петербургского дня переплавил в плотный витражный узор трепещущие на легком ветерке разноцветные буддистские флажки, темную массивную глыбу дацана, мягкий невидимый свет Юми, слова Глеба, его собственные мысли и чувства.
Из темных, обычно недоступных глубин его сознания медленно всплыла мысль, что их встреча, должно быть, не случайна, но и мысль эта растворилась в этом всеобъемлющем огне.
Они втроем вышли на шумящую улицу, и, повернув налево, пошли по направлению к станции метро. Однако раздавшийся позади автомобильный гудок заставил их оглянуться – белый автомобиль представительского класса почти бесшумно обогнал их и остановился рядом. Тонированные стекла не позволяли увидеть, кто в нем находится, но задняя дверь распахнулась, и из машины выскочил уже знакомый им переводчик-японец. Подскочив к нам, он спросил с озабоченным видом, обращаясь к нашей спутнице:
– Юми, гэнки?
– Не волнуйся, Итиро, все в порядке, – мелодичным голосом откликнулась она по-русски, – это друзья.
– Мы случайно встретились, – извиняющимся тоном сказал Глеб, – мы никого не обидим…
– Да, да, – импульсивно и живо откликнулся переводчик, его широко поставленные азиатские глаза засверкали, – я видер все, что там было на татами… вы просто мородцы… да-да-да…
– Да мы вовсе и не чувствуем себя героями. – Глеб сделал протестующий жест рукой, отчего его спортивная сумка съехала с плеча и повисла на согнутом локте.
От этой истории у него и вправду осталось чувство несправедливости, ощущение неправильно собранного паззла. Но тут Глеб внезапно вспомнил, что должен спросить еще кое-что:
– Итиро, а вот объясните, пожалуйста, что нам говорил сегодня в спортивном зале Оониси-сан. Что такое небесный кандзи и мистическая хирагана? И чего мы должны остерегаться?
Итиро ответил незамедлительно:
– А вот вы об этом сами у него об этом спросите.
Он заглянул в приоткрытое окно автомобиля и позвал:
– Ватари-сэнсэй!
Дверца водителя открылась, и из нее вылез Оониси-сан. Его безупречный костюм был словно только что выглажен, и даже белоснежная сорочка выглядела свежей.
Удивлению Глеба не было предела. Он произнес в растерянности:
– Э-э-э… коннити-ва, го кигэн икага дэс ка?
Это было заученная им когда-то японская фраза приветствия, означавшая примерно следующее: «Добрый день, как поживаете?», однако в этой ситуации она, видимо, оказалась явно не к месту, потому что все трое засмеялись, а Оониси-сан мягко сказал:
– Не нужно, Глеб, я свободно говорю по-русски… я часто бываю в России, так что уже почти русский.
Глеб с удивлением глядел на него, не понимая, зачем же тогда в зале он разговаривал через переводчика. На русского он не был похож нисколько, но он решил принять ситуацию такой, какая она есть, и спросил:
– Оониси-сан, а что вы имели в виду, когда говорили о мистической хирагане?
Японец некоторое время молчал, испытующе глядя на Глеба. Острый взгляд его глаз словно прорезал собеседника насквозь. Наконец, он, приняв решение, начал говорить:
– Я попытаюсь в нескольких словах выразить вам то, что я имел в виду… Понимаете, Глеб, японская практика самосовершенствования очень сложная вещь. И многочисленные боевые искусства являются только лишь ее частью… причем не самой главной.
– А какая же главная часть? – без обиняков спросил Глеб.
Оониси-сан поглядел на него, словно удивляясь его нетерпеливости:
– Главное – это, конечно, духовность, внутренний мир, осознание себя и мира вокруг. Познание мира вокруг нас и внутри нас… Но я отвлекся. Так вот, как вы знаете, японская духовная практика органично включила в себя как пришедший из Китая буддизм, так и исконную религию японцев – синтоизм, или единение с природой. И в этой практике существует понятие сангэн.
– Сан это по-японски три, – машинально сказал Глеб.
– …вы правы. Сангэн это тройственное начало. Существующий во вселенной изначальный дуализм инь и ян, мужского и женского начал, остается нереализованным до тех пор, пока не появится третий элемент, духовно соединяющий и проявляющий скрытую сущность вещей. Например, возьмем обычную семью. Отец – ян и мать – инь не существуют, пока не появится ребенок – результат их духовного и физического соединения. То есть пара образует творческий союз…