– И мне тоже идеи Владимира Соловьева понятны, – поддержал Арье Глеб. – Я его труд «Чтения о Богочеловечестве» еще в университете прочитал. Мне нравится, что человек может стать ближе к Богу, похожим на него, соединиться с ним. Он еще, кажется, говорил, что созданный Единым Богом мир отпал от Всевышнего. Но, наверное, так считают все религиозные люди, все религии…
– Бывало по-разному, есть разные трактовки, которые отличаются иногда только в деталях. Вот, скажем, гностики начала первого тысячелетия нашей эры были уверены, что этот мир создан не Богом-Абсолютом, а богом-«конструктором», который когда-то в незапамятные времена отвернулся от Всевышнего Света… потому-то этот мир и несовершенен.
Арье помолчал.
– Однако все многочисленные изощреннейшие трактаты так ни к чему не привели. Вы понимаете?! Казалось бы, так хорошо философы и богословы разъяснили, что Бог не имеет отношения к творимому в мире злу… но вот рождается новое поколение людей и снова задает своим религиозным лидерам те же вопросы, что и предыдущие поколения. …Время новое, а вопросы остаются все те же. Вопросы о добре и зле, о Боге и душе. О жизни и смерти. И это поколение вновь не получает на них ясного и точного ответа… Да и я, кстати, не могу согласиться с некоторыми положениями того же Соловьева. Например, с его идеей, что существуют люди, в которых отсутствует природная доброта… Как такое могло придти в голову просвещенному и весьма духовному человеку?! По сути, это был возврат к идеям Лютера и Кальвина, которые были почему-то уверены, что часть людей изначально Богом предназначена быть грешными… ну а себя они, естественно, к этой категории людей не относили.
– Я вас не обидел? – вдруг почему-то забеспокоился Глеб.
– Нет, конечно! Я все равно не силен в богословии и не очень религиозен… Но все-таки хочу сказать вам: может быть, в момент создания жизни Творец понимал, что невозможно будет уйти от неразрешимого, казалось бы, противоречия между необходимостью исполнения высшего замысла и свободой воли отдельной личности. Если все живые существа, в этом ли мире они живут или в каком-то другом, начнут слепо выполнять волю Творца, то это уже получаются... гммм... роботы какие-то. Или рабы. В чем же тогда смысл творения живого существа, если оно не может беспрепятственно развиваться, двигаться вперед?!… Прилагая для этого усилия, безусловно. Потому-то и дана всем нам свобода воли, свобода принять любое решение, склониться к любой из противоборствующих сторон.
– И даже встать на сторону настоящего зла?! – возмущенно спросила Ника.
– Да, и даже так… Хотя, допустим, Фома Аквинский и был уверен, что рациональный выбор зла как мотива жизненных поступков невозможен для человека, этот феномен, к сожалению, имеет место. Да, мы совершенно беспрепятственно можем принять любую сторону. И знаете, почему? Потому, что мы абсолютно свободны. Закон свободы воли абсолютен и непреложен. Это основа нашего бытия. И, собственно говоря, никаких иных оснований для существования у нас свободы воли, кроме полученных свыше в начале начал, нет. Она, свобода воли, как полагал Шопенгауэр, и есть та самая кантовская «вещь в себе», Ding an sich.
Арье посмотрел на Нику и Глеба и сказал с огнем в голосе:
– Но, друзья мои, эта самая свобода воли не есть чистый ноумен, то есть вещь, которая может быть постигнута только с помощью чистого интеллекта! Мы вполне можем наблюдать ее и как феномен, то есть проявленную реальность, постигаемую с помощью органов чувств.
– А что это значит, Арье? – спросила Ника.
– Это значит, что мы можем совершить как «плохой» поступок, так и «хороший», и последствия их будут вполне реальны. Однако же, некоторые религии трактуют свободу воли так: человек, как творение божие, обретает свободу и реализует свою истинную сущность в процессе исполнения божественного замысла.
Ника остановилась на пару секунд, размышляя вслух:
– То есть, если совершить плохой поступок, это, по религиозным представлениям, грех, а у Шопенгауэра этого – вроде бы как и не совсем грех? По нему получается, мы остаемся при любом раскладе чисты, поскольку этот принцип встроен в нас без нашего ведома?
– Мммм… Пожалуй, не совсем так, потому что этика в учении Артура Шопенгауэра все-таки не отвергается. И надо признать, что справедливость и сострадание у него полагаются основой морали. Но его метафизика явно тормозит перед последним, решающим рубежом – перед необходимостью признания Всевышнего, признания Бога как источника всего, как силы, направляющей всеобщую волю, идею которой Шопенгауэр так страстно отстаивал!