Голос Фрайпана окреп, несмотря на то, что он продолжал шептать.
– Или мотиваций, которыми руководствуется Божество.
– Но если они действительно хотят вылечить Землю от последствий Вспышки, то это же хорошо, верно?
– Ава Пейдж тоже хотела вылечить Землю! – Старик покачал головой, в его глазах стояла горечь разочарования.
– Все люди желают друг другу добра, как мне кажется. То есть мотивация у всех хорошая. А вот методы могут оказаться плохими. Или сама мотивация изменится…
Садина посмотрела на звезды, пытаясь отыскать самую большую. Теперь, после разговора с Фрайпаном, ей уж точно не уснуть. А что, если у Божества действительно отличная мотивация, а планы – ужасные? То же самое случилось с ее матерью: у той были самые добрые намерения, но с помощью этого дурацкого голосования (демократия – это идиотизм!) отношения в группе пришли в полный раздрай.
– У всех людей есть те или иные мотивации. И когда ты с кем-нибудь встречаешься, постарайся эти их мотивации понять. Если сможешь, конечно, – произнес Фрайпан и, сунув в огонь очередной сучок, продолжил:
– Шизы меня больше не пугают, поскольку они неспособны выйти за пределы первичных, самых примитивных желаний. А вот люди… люди умеют друг другом манипулировать. Они мотивированы желанием власти, алчностью, другими мотивами, которые не свойственны ни тебе, ни мне…
Как бы Садина хотела жить в черно-белом мире, где всем ясно, что есть хорошо и что – плохо. И как плохо жить в серой зоне, где живут люди, подобные Аве Пейдж!
– Ты думаешь, я поступила глупо, когда проголосовала в пользу Аляски? – спросила она.
– Нет! – ответил Фрайпан, но сделал это слишком быстро, чтобы ему можно было бы поверить.
– Наверное, я была слишком наивной, чтобы доверять похитившим меня людям, а?
Задав этот вопрос, Садина понадеялась на то, что старина Фрайпан даст более правдивый ответ, хотя и понимала, что более нелепый вопрос вряд ли вообще возможен.
– Не могу тебе сказать, кому можно доверять, а кому нет, – сказал Фрайпан так, как когда-то говорила бабушка Садины, Соня – так же веско и так же медленно. У этих стариков особая манера говорить; произнесенные ими слова гораздо более увесисты, чем те же самые слова, но в устах молодежи, и именно за счет стоящего за их речами жизненного опыта – вот что делает их весомыми и убедительными.
Как бы Садина хотела, чтобы хоть малая толика мудрости, коей была наделена Соня, досталась и ей, но, увы, бабушка умерла много лет назад.
– И все-таки…
Садина смотрела на огонь.
– И все-таки как ты узнаешь, кому можно верить, а кому нет?
Старина Фрайпан сунул в огонь очередную ветку, словно давал понять: будь терпеливой, и ответ придет сам собой. После этого он выпрямился и произнес:
– Прежде всего верь себе и своему сердцу.
– То есть никому другому верить нельзя?
– Не торопись с выводами! – медленно проговорил старик. – Верь себе, и уже потом – тому, кто доверяет тебе.
Он поворошил палкой огонь, и взметнувшиеся искры огоньками отразились в его мудрых глазах.
– Единственная ошибка, которую ты можешь допустить, – это поверить тому, кто недостоин доверия.
Минхо
У Сироты нет родителей.
У Сироты нет ни братьев, ни сестер.
У Сироты нет друзей… Есть только враги.
Минхо вскочил и схватился за нож. И только тогда, когда он вытянул остро отточенное лезвие из ножен, он понял, что разбудили его не враги – его спутники готовили завтрак. Старина Фрайпан ломал ветки и бросал их в костер, Рокси нарезала коренья, Доминик мурлыкал под нос какую-то песню. Минхо, ни на кого не глядя, не спеша убрал нож. За оружие он схватился по привычке – пребывая поутру в зыбком пространстве между сном и бодрствованием, он не сразу был способен определить, где он и с кем, и ему чудилось, что он все еще Сирота, готовый стрелять, резать, наученный выживать. Не исключено, что его спутники знали о его боевых рефлексах, а потому никто не отваживался спать рядом с его ложем. Иногда, правда, его охватывал по-настоящему глубокий сон, и тогда он забывал о своей былой принадлежности к Остаткам нации, но чем дальше он уходил от своего прежнего житейского опыта, тем сильнее реальность била по его нервам, когда он просыпался.
Минхо поправил висящие на поясе ножны и напомнил себе, что теперь у него есть друзья, есть мама и, что самое важное, есть имя. И зовут его – Минхо.
– Оранж! – произнесла Рокси тоном, которым матери напоминают детям, что те не вполне правы.
– Да? – отозвалась Оранж, глянув на миску, которую Рокси держала в руках.