Теперь же я колебался – стоит ли подойти, разумно ли окликнуть? Неудобство может выйти. Человек в себя погружён. Навязываться не хочется. Вот она – проклятая московская разобщенность! Давно въелась даже в меня, ранее привыкшего к гуще человеческой! А тут кругом ЧЧВ – человек человеку волк! Наушники свои воткнут, темные очки напялят и прут без разбору, куда задумали! Чужое в себя не впускают! Лишнее их не тревожит! Обычное дело! И я таким, видимо, стал здесь, как пообтёрся…
В какой-то миг наши взгляды пересеклись, глаза уперлись друг в друга и напряглись. Вижу, чиркнула по его лицу молния удивления. Мгновение он тоже сомневался, а потом через полвагона выдал без неуместного стеснения:
– Пашка! Ты, что ли? Топай сюда! Заметил ведь меня, а не подходишь! Забронзовел окончательно, что ли?
И принялся протискиваться ко мне, благо народу в вагоне оказалось немного. И все расступились, заулыбались, когда мы обнялись, заражая присутствующих своей бурной радостью.
– Ты как здесь? – спросил я стандартно, не зная, с чего начать.
– Проездом, конечно! Проездом! До 23.20 считаюсь жителем Киевского вокзала! – ошарашил меня Виктор. – Тридцать четвертый скорый, вагон шестой! Час назад покинул ваш Белорусский. Вещи сдал! Время свободное до ночи имеется! Вот и решил пробежаться по местам нашей славной революционной молодости!
– Вот и хорошо, что так решил! Тогда, может, сразу ко мне? Посидим, поокаем… Ты здесь один? Я-то в это время совсем…
Виктор утвердительно качнул головой, но предложение никак не поддержал.
– Ну и замечательно! – не обращая внимания на это, обрадовался я. – Зачем нам время попусту прожигать! Оно у нас, чем дальше, тем в большем дефиците! Будто ты Москвы никогда не видел, пропади она пропадом! – не скрыл я своего отношения к огромному и бестолковому городу, который лишь усилиями пропаганды стал в головах соотечественников чем-то выдающимся, а не абсолютно нерациональным людским скоплением. Не люблю я большие и шумные города. Не люблю их удалённость, разбросанность, эгоистичное безразличие ко всем, обидную потерю времени на долгих перемещениях. Впрочем, раньше я, кажется, по-другому всё воспринимал.
– А ты, смотрю, по-прежнему всё и всех костеришь, почём зря! – открыто, с красивой усмешкой, как бывало раньше, покритиковал меня Виктор.
И сразу стало заметно отсутствие у него некоторых зубов. И одет не очень… И не такой пружинистый как прежде. Но всё ещё решительный, шумный. Наверное, и деловой настолько, что готов всех замучить, лишь бы свои горы свернуть. Таким он и был всегда.
– Забыл, что ли, где наши однокашники всегда встречались? – уже на весь вагон хохотал Виктор. – Служба раскидала нас не только по всей стране, но и по всем заграницам. Мы уже не успевали отслеживать, кто да где? И не до разбирательства нам было! Не до переписок, не до соплей! Одна служба невпродых! Но Москва всех нас иногда сводила! Правда, нам тогда казалось, будто те встречи случайны! Но всё происходило закономерно! Да и встречались всегда либо на нашем ракетном полигоне в Капьяре, либо в Москве. А уж в ней – непременно в ГУМе! Там ещё шампанское на разлив продавали… Милое дело, если за встречу! За чьи-то ордена! За чьи-то стремительные повышения и завидные успехи! А жен своих всегда отпускали по этажам пошататься, назначив встречу у фонтана… Охотно записывали чужие адреса, будто писать кому-то собирались…
– Ты прав! – весело подтвердил я, не углубляясь душой в воспоминания. – Москва всегда была главным пересадочным узлом. Потому в ней и встречались! Разве что Дальневосточники у нас реже бывали… Полигон-то у них свой… Да и самолётами они всегда, самолётами! Поскорее бы домой! Ведь потерянное время ни за какие деньги не вернёшь!
– Ну, да! – затрубил на весь вагон Виктор. – Только Москва для тех, кто лично пощупал размах всей страны, кто на пузе поползал по ее лесам, пустыням да непролазным чернозёмам, представляется деревней с ГУМом посредине! Уж в ней никак не спрячешься! В ней мы своих за версту обнаруживали…
Вот так, шатаясь туда-сюда, и в вагоне, и в разговорах своих, мы опять восторженно сливались с Виктором в одно целое, изливая радость незапланированной встречи. Я продолжал его тянуть к себе, а Виктор и не отказывался, но и не соглашался. Я поначалу думал, будто он с женой приехал или ещё с кем, но нет, – отрицает. Да жена помехой и не стала бы… Но если действительно один, то ещё проще.
– Так что, Виктор, поехали ко мне? Зачем тебе слоняться где-то до ночи? Из наших-то теперь никого не встретишь! Если кто и надумает через Москву, то чаще самолётами… Все аэропорты далеко от центра, потому вряд ли встретимся. Да по мне и хорошо, что не встретимся! Знаешь, теперь даже из наших ребят, идеей когда-то закаленных, прошедших через огонь и воду, кое-кто скурвился… Да и спешат они теперь – кто в Турцию, кто в Египет, в Лондон, Париж… И я уже не разберусь, то ли они и в наше время пламенными патриотами лишь прикидывались, то ли позже так дешево разменялись… В общем, честь свою офицерскую, на мой взгляд, окончательно утратили. Сапожников, помнишь такого, вообще, сука, в Канаду перебрался. Петров, не поверишь, евреем заделался! Подался свою новую историческую родину, Израиль, то есть, от нас с тобой защищать! Раньше бы его разглядел, так сразу бы и удавил! Видимо, давно они предать нас собирались, но только теперь это выгодным стало! Только теперь, когда всё рухнуло! А присяга своему народу для них оказалась пустой формальностью, но не делом мужской чести. Уроды они моральные! Приспособленцы!