– А ты не сомневайся, Пашка! Пей, если что! Впрочем, я и сам до сих пор ко всему не привыкну, хотя давно уже признаю, что никакой это не мираж! Это, я бы сказал, вполне абсолютная действительность! Незнакомая тебе и мне, но реальность! Мишка ведь – он большой мастер на всякие необычные кульбиты!
Виктор продолжал смотреть на меня смеющимся взглядом, к которому, казалось мне, примешивалась большая, но скрываемая ото всех тоска. Вот он между делом опрокинул в себя рюмку. Долго доставал из болгарской баночки микроскопический помидорчик, долго смаковал его, потом не выдержал и продолжил:
– Ладно, слушай, как ловко мой Мишка свои семейные дела наладил! Только не требуй от меня подробностей! Учти, что я и сам не всё знаю. И понимаю до сих пор не всё. Да и принимаю, в общем-то, не всё! Но как песню без слов оставишь? Да к тому же песня эта не моя! Кое-что я от своей супруги всё-таки узнал, кое-что у Мишки выведал, тем до сих пор и богат. А в целом в моём восприятии этой невозможной реальности до сей поры не расходится некоторый туманчик!
Я замер в ожидании чего-то невероятного. Может, даже космического. Тут уж вполне возможны пришельцы какие-никакие, космонавты японские или иноземные… Только они и могут стать достойным объяснением всяких японочек в образцовой русской семье и двоеженцев в наше время. В то самое время, когда русские мужики даже одной женой ленятся себя обременять. Это только испанских детей, помню я, Советский Союз еще до своей большой войны от их гражданской войны спасал. К себе перевез много тысяч, по детским домам и семьям те детки разошлись… Прижились! Настоящими советскими людьми выросли! Многие из них даже взрослыми в свою Испанию не вернулись. Они уже Советский Союз своей родиной по праву считали. Но тогда другие времена были! И совсем другое отношение у прогрессивных людей друг к другу было.
– Ты же помнишь, наверное, – продолжил рассказ Виктор, – страсть моего Мишки ко всему живому? Он еще карапузом был, когда за жизнь червяков всерьез сражался. Знаешь, они ведь после дождя все по асфальту расползаются. Ну и давят их, разумеется, кто ни попадя! А Мишка трех-четырёхлетний был готов с кем угодно за них бороться! На кого угодно со слезами бросался: «А если вас так! Они же тоже живые, как и вы!» Все смеялись, а ведь уже тогда, как ни крути, в Мишке проявлялись ростки зарождающегося мировоззрения и собственной жизненной позиции. Позиции защитника всех несчастных. Он же брошенных котят и собачат со всей округи домой тащил… Мы с женой были в ужасе от той педагогической проблемы. Сознаюсь, не знали, что нам делать? Вроде прививаем доброту, а когда она у сына отчётливо проявилась, оказалось, что нам такая доброта самим не по силам. Парень-то, понятное дело, добрый, отзывчивый, но нам-то куда всю эту живность в нашей крохотной общежитской комнатке девать? Задумаешься тут! Схватишься за голову! А Мишка ведь всех своих спасенных и пригретых существ отлично помнит! За всеми ухаживает! Все у него на учете и под защитой! Как нам-то быть? Язык не поворачивался, чтобы сына переубеждать. Чтобы объяснять ему, будто есть доброта хорошая, выгодная нам, а есть доброта иная. Которая напрягает. И требует жертв, на которые мы сами пока не способны, воспитатели хреновы! Ой, хорошо я помню те педагогические тупики, в которые загонял своих родителей Мишка.
Помолчали. Виктор вдруг предложил налить еще. Видимо, чтобы я не глядел на него. Чтобы не заметил, как увлажнились его глаза от простых житейских воспоминаний. От тех давних и пустых, как нам тогда казалось, непритязательных событий, но которые теперь кажутся столь дорогими, прямо-таки бесценными.
Я налил коньяк. Виктор поднял рюмашку, манерно качнул ею в мою сторону, приглашая следовать за ним, и залпом опрокинул в себя. Потом сделал вид, будто поперхнулся. А уж под это вполне допустимо утереть выступившие некстати слёзы. Я ведь даже в тяжелейших ситуациях не помню его слёз, а тут такие пустяки, и столь неожиданная реакция… Расчувствовался друг! Стареем, что ли? Или понимаем больше? А, может, просто знаем теперь, что выше всего ценится? Понимаем, чем следует особо дорожить!
– Так вот! – продолжил через некоторое время Виктор. – Как-то в метро, это мне сын сам всё рассказал, обратил он внимание на миниатюрную куколку-японочку. Потом оказалось, что родом она совсем даже не из Японии, хотя и узкоглазенькая. Она из Северной Кореи. Да нам-то, какая разница, откуда та студентка какого-то московского вуза? Сидит одна-одинёшенька на длинной вагонной лавке, качается в такт разгонам и торможениям. А сидит одна, поскольку все от нее шарахаются. Ещё бы! Она слёзы льет двумя полноводными ручьями. Ты же понимаешь, отчего вокруг нас москвичи все чересчур интеллигентные! Ты же москвичей лучше меня знаешь, так почему они отворачиваются? Тем более, почему не пристают с расспросами и своим участием? Вот так спросишь, думают они, на свою голову, так потом не отвяжется! Кого в Москве чужие беды задевают? Чай Москва – не глупая провинция, чтобы каждому свою душу открывать! И кто вообще сегодня способен червяков спасать? Конечно, один мой Мишка!