Прошло с момента смерти свекра около года, а тут цветок возьми да и вновь стрелу свою фиолетовую пусти. А дня через два свекровь грохнулась на кухне. Возилась у плиты, кошеварила, да так и осела на пол с половником в руке. Вечером Светка ее нашла, когда с работы вернулась. Как пожар не случился, чудо: вода на плите выкипела, кастрюля обуглилась, но обошлось.
– Сережку жалко, сил нет, – нависла над опорожненной кружкой Светка. – Разом, можно сказать, и отца и матери лишился. Когда цветок со стрелой этой увидел, затрясся весь, хотел сразу выкинуть вон из квартиры, да я не дала, заступилась. Говорю, что тебе этот цветок, выдумки это все, совпадение. Он уперся, говорит, делай с ним что хочешь, но завтра чтоб духу его тут не было. И наказал еще на работу его не нести от греха. Тебя еще не хватало схоронить, сказал.
Светка нежно усмехнулась, глядя сквозь кружку в никуда и добавила:
– Ну, я тебе и оттащила. Всерьез-то тогда не поверила, но и обещание сдержала, у себя в отделе не оставила.
– Вот спасибо так спасибо, – протянула Мила и отпила пива: в отличие от Светки, у нее еще оставалось больше половины. – Восьмое чудо ты, Света…
Помолчали. Светка взяла еще треть литра пенного, почти совсем уже пришла в норму и спросила:
– Что с цветком-то делать? Нельзя же вот так оставлять… Опасно.
Мила пожала плечами:
– Не знаю. Это, конечно, по-свински так рассуждать, но если это его рук дело, или что там у него, то и липы целы, и я, чего греха таить, от геморроя избавилась. И шефа когда еще подвинут такие вот молодые да ранние.
Она поболтала в кружке пиво и подняла глаза на разомлевшую Светку:
– Слушай, а что если это я его… А?..
– Чего выдумываешь-то? – Светка сделала круглые глаза.
– А ничего. Знаешь, как я не него разозлилась? Жуть. Кто знает, на что человек способен в крайнем возбуждении.
– На бурный незабываемый секс, – отозвалась Светка.
– Да ну тебя, – сказала Мила и отпила пива.
На следующий день шеф был уже на своем рабочем месте. Вид имел растерянный, но лишь при ближайшем рассмотрении, а еще был информирован лучше всех остальных свидетелей вчерашних событий, но говорил всем одно и то же (официальная версия вскрытия выглядела именно так):
– Сердце. Никогда не жаловался. Но у мужчин около сорока это бывает…
Вероятно, от слов этих, слышанных от врачей, ему и было не по себе: мужчины пошли нынче с внутренним надрывом, трещинкой – слабое сердце, излишняя саморефлексия, капризная потенция. Загрустишь от этого, будучи мужчиной, подумалось Миле; вымрем к лешему, как динозавры. А может, еще и потому шеф выглядел растерянным, что пуще статистики смертности среди мужчин был уязвлен самоуправством своего бывшего зама, и, выясняя подробности, расспрашивал Милу и Львовича.
Растение на окне жило своей жизнью, как ни в чем не бывало. А Мила окунулась в работу с головой, и чувство опасности, внушенное Светкой, притупилось да и рассеялось в круговерти забот. И только вечером, за полчаса до окончания рабочего дня в приемную зашла Светка. Потрепались о разном, а потом Мила спросила:
– Забыла совсем. Утром еще хотела спросить, да летала тут, как ужаленная. Кем свекровь-то работала?
Светка задумалась, и тут же безмятежное выражение с ее лица сползло, уступив место выражению удивления, граничащего с испугом.
– Что опять не так? – спросила Мила.
– Ой… – Светка обернулась на цветок, потом снова на Милу и свистящим шепотом поведала: – А ведь и верно! В оранжерее она работу нашла, на Белой даче.
– Ну? – поторопила подругу Мила. – Кем работала-то?
– Не помню я, а только цветы она срезала. Много. Еще пришла и рассказывала, мол, никогда столько цветов в охапках не видала…
Светка снова испуганно покосилась на цветок, мирно стоящий на подоконнике.
– Ах же ты… – так же шепотом, с нотками ужаса и восхищения одновременно, выдохнула Светка. Мила дернула ее за рукав:
– А свекор?
– А? – уставилась Светка, будучи в некоей прострации.
– Свекор кем работал, говорю!
– Да я же говорила, водилой. Всю жизнь на своей автобазе.
Она посмотрела на часы, висевшие в приемной, и заспешила:
– Побегу, Люд. И так кошмары сниться будут…
А Мила подошла к подоконнику и, глядя на фиолетовую стрелу, пробормотала:
– Так вот ты какой, цветочек аленький…
И не было ей ни весело, но и ни страшно. Ни капельки.
На следующий день, когда Мила с остервенением печатала унылый документ на нескольких страницах, зазвенел телефон, и трубка голосом Светки сказала:
– Все, Люд, гаси свет.
– А? Какой свет, ты о чем? – озабоченно ответила Мила, пытаясь расшифровать жуткую пометку, сделанную на полях рукой заводского юриста.