Дело в том, что именно ему императрица Екатерина I передала на сохранение завещание, согласно которому преемником престола объявлялся Петр II и в очередь за ним — на случай, если он не оставит наследников, — выстраивались дальнейшие потомки Петра I. Но Гавриил Головкин завещание сжег, тем самым единолично направив развитие России по объездной дороге, после чего, надо полагать, не без собственной корысти высказался в пользу Анны Иоанновны — дочери царя Ивана V, соправителя Петра Великого. Корысть же состояла в том, что новая царица была двоюродной сестрой его невестки Екатерины, чья мать Анастасия, урожденная Салтыкова, приходилась родной сестрой царице Прасковье — матери Анны.
Тогда и появилось среди немногочисленных русских сенаторов имя Михаила Головкина, до того снискавшего себе лавры на дипломатическом поприще — уже в двадцать с небольшим лет он был русским министром (то есть послом) в Берлине. Правда, надежды Головкиных на усиление своего влияния при дворе не оправдались — вскоре все места у трона заняли немцы, выходцы из Курляндии. Этот период вошел в историю России под названием бироновщина, поскольку всем в государстве заправлял захудалый курляндский дворянчик Бирон, благосклонностью Анны обретший герцогское достоинство.
Старший Головкин умер в 1734 году и конца бироновщины не дождался, зато младший с лихвой возместил годы ожидания, конец которых он провел в качестве правителя Монетного двора и канцелярии — на должности важной, но далеко не самой значимой в государстве. В 1740 году, когда Анна умерла, а Бирон не сумел удержаться в качестве регента при Иване Антоновиче, звезда Михаила Головкина наконец взошла на российском политическом небосклоне.
Он не участвовал в заговоре против Бирона, однако воспользовался его плодами и сразу выдвинулся на первые роли в новом правительстве. И похоже, это было только начало — слишком долго он ждал, чтобы удовлетвориться достигнутым; амбиции Головкина распространялись куда дальше. Он не мог не понимать, что песенка «немецкой партии», к которой принадлежали остальные члены правительства, уже спета. Граф определенно сам метил в регенты и вполне мог войти в число самых значительных действующих лиц русской истории XVIII века.
Все способствовало тому — и особенно расположение к нему объявленной «правительницей» России матери младенца-императора Анны Леопольдовны, которая приходилась его жене двоюродной племянницей. Доверие «правительницы» было столь велико, что Михаил Гаврилович позволял себе конфликтовать едва ли не со всеми прочими высшими сановниками и даже с супругом Анны Леопольдовны — принцем Антоном-Ульрихом. В какой-то момент, похоже, он переоценил свои возможности, и самоуверенность сыграла с ним злую шутку. Но опасность пришла с неожиданной стороны.
Опытный царедворец, Головкин не мог не понимать непрочность правления Ивана Антоновича. Но коль скоро свое дальнейшее возвышение он однозначно связывал с Анной Леопольдовной, то не нашел ничего лучше, как посоветовать ей объявить себя императрицей. Причем сделал это в письменном виде, но письмо — его еще высокопарно называют манифестом — попало в руки Елизаветы Петровны, которая сама метила на престол. В сущности, этого оказалось достаточно, чтобы судьба графа была определена.
В ночь на 25 ноября 1741 года произошло событие, круто изменившее сам ход русской истории и выдвинувшее на ее авансцену новых персонажей, — гвардия, недовольная тем, что немцы по-прежнему роятся у трона, поторопила ход событий и внесла в царский дворец Елизавету, внесла в буквальном смысле — на руках! Иван Антонович был низложен и оставшиеся двадцать три года жизни прожил скрываемый ото всех на положении Железной Маски в казематах Шлиссельбурга. По счету он был шестым Иваном на русском троне, но современники за время его короткого правления внесли в это дело изрядную путаницу, выпустив монету с его изображением и надписью «Иоанн III». Поэтому историки предпочитают именовать его без упоминания порядкового номера, но с отчеством. Убили Ивана Антоновича уже при Екатерине II; обстоятельства его гибели уже, вероятно, никогда не будут прояснены до конца. Как бы то ни было, перед реальной историей этого самого несчастного русского царя меркнут все фантазии Дюма.