К счастью, стоило мне распахнуть глаза и сфокусировать плывущий взгляд, как передо мной показалось лицо Иванова, срывая с губ вздох облегчения. Пока мне не удавалось разглядеть, как именно он выглядит, но факт того, что он в сознании и двигается, уже обнадёживал.
Видимо, в воздухе я действительно висела какое-то время, потому что находились мы уже не у входа в гимназию, а на скамейке в ближайшем дворе, куда он принёс и усадил меня, а ещё до сих пор придерживал за плечо одной рукой, не позволяя сползти-скатиться-осесть вниз всем телом.
— Ты как? — спросил он, стоило мне первый раз нерешительно шевельнуться, потратив на лёгкое движение головой, кажется, все имевшиеся на тот момент силы. Максим присел около меня на корточки, его пальцы переместились с плеча на подбородок, властно покрутили моё лицо из стороны в сторону, словно именно на мне он искал ту рану, что привела к недавнему обмороку.
И лишь вспомнив об этом, я сразу вперилась взглядом в его ладонь, испачканную бурыми разводами уже подсохшей крови и прикрывавшую одну половину лба. В ушах снова начало шуметь, и я быстро опустила глаза себе на колени, лишь бы не потерять сознание.
— Чёрт. Посиди сама, ладно? — верно истолковав моё состояние и получив от меня согласный кивок, Максим подошёл к первому же высокому сугробу и зачерпнул горстку снега, принимаясь оттирать кровь со своих пальцев, и изредка взволнованно поглядывал в мою сторону. — Пришлось уйти подальше, пока кто-нибудь из учителей или охранник нас не увидели. Директор бы за драку из нас всю душу вытряс, и тебя бы допрашивали, как и почему это случилось, а я не хотел, чтобы…
— Что ты делаешь? — увидев, как он трёт снегом по лицу, я чуть не подпрыгнула на месте от возмущения и тут же об этом пожалела, потому что от этого резкого движения желудок совершил кульбит и меня чуть не вырвало себе под ноги.
— Что? — удивлённо переспросил Максим, очередную порцию снега прижав прямиком к тому месту над бровью, где, судя по всему, и находилась рана. — Прикладываю холод, чтобы остановить кровь.
— Немедленно убери! Снег же грязный, ты занесёшь инфекцию! Рану нужно обработать!
— Да какая рана, там просто глубокая царапина, — отмахнулся он и попытался задорно улыбнуться, но вышла какая-то пугающе-кривая гримаса и, быстро поняв это, Иванов снова нахмурился и предпочёл просто сменить тему: — У тебя ничего не болит? Я вроде вовремя успел подхватить, но мало ли…
«Сердце болит», — очень хотелось ляпнуть мне, но показалось, что это будет не очень уместно в данной ситуации. И пока он не выглядел разозлённым или обиженным, я тоже предпочла трусливо засунуть голову в песок и поиграть в провалы памяти. Может быть, достаточно сделать вид, будто ничего не произошло, и тогда вовсе удастся избежать ещё одного витка очень неприятных разговоров?
Видимо, тот резкий рывок в сторону, который я почувствовала незадолго до того, как потеряла сознание, как раз и был его попыткой подхватить меня до падения на землю. Только вот ответить на его вопрос я всё равно бы не смогла, потому что половину тела почти не чувствовала из-за холода, а вторая половина ныла так, словно мои мышцы кто-то неторопливо прокручивал через мясорубку.
— Спасибо, — судя по его пристальному и укоризненному взгляду, он тоже понял моё принципиальное нежелание делать акцент на собственном самочувствии. А объяснять ему сейчас, что мне, помимо всего прочего, ещё и ужасно стыдно перед ним за этот обморок, и вовсе не хотелось. — Если кровь больше не идёт, давай я посмотрю, что там? Обещаю больше не падать.
— Да я же говорю, просто царапина. Неудачно задел ледяную корку на краю ступеньки.
— Тогда тем более покажи, — с нажимом потребовала я, упираясь ладонями в сидение скамейки, чтобы подняться, подойти к нему и заставить убрать ладонь, словно приклеившуюся к лицу.
Очень бледному и заострившемуся лицу, надо сказать. Первое впечатление я самонадеянно списала на плохое дворовое освещение, но чем дольше всматривалась в Иванова, тем больше убеждалась, что ему бы не помешало хоть ненадолго составить мне компанию и тоже привалиться к какой-нибудь опоре.
— Ну смотри, — раздражённо отозвался он и убрал ладонь, даже развернувшись ко мне пострадавшей стороной. И с моих губ невольно сорвалось громкое «Ах!», стоило лишь взгляду остановиться на бордовой полосе, расчертившей его лоб прямо над бровью. Широкой, с красно-фиолетовой припухлостью вокруг и до сих пор сочащейся кровью, мелкими бусинками собирающейся по краю раны.
Сдуру я резко подскочила, собираясь схватить его за руку и немедленно отвести в травмпункт, подозревая, что лоб он разбил в момент падения с лестницы, а значит, мог заработать ещё и сотрясение. Но ни от страха и волнения за него, ни от собственной решимости, ни от чувства вины за состоявшуюся драку у меня не прибавилось сил, и, только поднявшись, я сразу ощутила, как предательски подгибаются ноги, а на лбу выступает холодная испарина. И снова ахнув, я осела обратно на скамейку, испуганно вцепилась пальцами в её заледеневший край и склонила голову вниз, надеясь унять головокружение.
— Поля! — Максим оказался рядом со мной раньше, чем мне удалось сообразить, собираюсь я снова терять сознание или нет. Но судя по тому, как вспыхнула кожа на щеках под осторожными прикосновениями его холодных пальцев, в обморок я упаду скорее от счастья, не сумев вынести ту нежность, от которой перехватывало дыхание.
— Просто встала слишком резко, — прошептала я, неосознанно склоняя голову ближе к нему и подставляя щёку под его пальцы, как изголодавшийся по хозяйской ласке зверёк, всем своим видом умоляющий «ну же, погладь меня ещё».
— Не пугай меня так больше, ладно?
— Не буду, — очень серьёзно ответила я, наконец нашарив ладонью край его куртки и вцепившись в него, как в спасательный круг. Чтобы ему как можно сложнее было просто сорваться и уйти, бросив меня один на один со своими невысказанными чувствами. Почему-то именно в этот момент мне вспомнились сказанные им ещё в новогодние каникулы слова «Будь моя воля, я бы тебя вообще никогда не отпустил», и только теперь от них по-настоящему прошибло разрядом тока в самое сердце.
Я бы тоже — не отпустила. Никогда и никуда. И безумно бы хотела, чтобы и он до сих пор желал того же.
— Максим, пойдём ко мне? Мама посмотрит на твою рану и хотя бы обработает как следует.
— Мне кажется, сейчас не лучший момент для нашего… знакомства, — хмыкнул он, вопреки моим опасениям, не отстранившись, а напротив, обхватив меня за талию и прижав ещё ближе к себе.
— Не лучший, — кивнула я, и сама понимая, что потом у мамы возникнет очень много вопросов, на которые мне придётся как-то отвечать, — но лучшего момента можно ждать ещё очень долго, а я… не хочу.
Ожидание его ответа стало настоящей каторгой, затянувшейся на секунды тишины пыткой, в течение которой мою душу беспощадно клевали и рвали на куски хищники-сомнения. И после всех сказанных друг другу прежде слов, после взаимных обид и впервые произнесённой вслух мысли о том, что у нас никогда не сложится, у меня уже не хватало веры и надежды на то, что всё может стать как прежде.
Тот хрупкий мир, что выстраивался между нами прекрасным миражом последние два месяца, мы сломали, растоптали и похоронили под тяжёлой могильной плитой собственной нерешительности и непомерной гордости. Всё, что оставалось теперь — лишь ждать его решения: хочет ли он так же сильно, как я, хотя бы попытаться построить что-то новое, крепкое и настоящее, способное стойко вынести любые невзгоды.
Иванов сделал глубокий вдох; я почувствовала, как его плечи и грудь взметнулись под моей обессилено прислонённой к ним головой, и сама задержала дыхание, пытаясь боковым зрением увидеть на его лице хоть какую-нибудь подсказку, что же будет дальше. Но взгляд мазнул только по слегка приоткрытым, обветренным губам, которые он быстро облизал языком, и по чёткой линии подбородка, слегка перепачканного ржавыми разводами не до конца смытой крови.