Комментарий к Глава 37. Про окончательную капитуляцию.
Дорогие мои читатели!
У нас впереди последняя глава и эпилог (по размеру он не будет сильно уступать обычной главе).
Я очень благодарна вам за всю проявленную активность, за комментарии, за все плюсики в ожидании главы! Они очень стимулируют меня и показывают, что я трачу своё время не впустую!)
Итак, если у вас ещё есть какие-то вопросы или предложения - самое время их озвучить))
========== Глава 38. Про признание собственных чувств. ==========
Вообще-то, я оказалась той ещё хитрой жопкой.
Потому что мне в любом случае следовало бы убедить Иванова в эти выходные явиться на повторный осмотр к моей маме, за долгие годы работы так и не разменявшей любовь к своей профессии на хроническую усталость и коллективно-бессознательное недовольство начальством, графиком смен и зарплатой. За его рану она действительно переживала (может, отчасти, и за него самого — по моей маме вот так сходу не поймёшь) и донимала меня расспросами: как выглядит синяк, не появилось ли каких-нибудь новых жалоб, которые могли бы указывать на полученное сотрясение. Узнай мама, что Максим всё же собрался играть за команду на пятничном футбольном матче, — ей бы наверняка стало плохо от подобного безрассудства.
Нет, конечно же, я действительно хотела познакомить его со своими родителями. Не просто потому что «надо», а из искреннего и немного наивного желания, чтобы самые дорогие мне люди могли найти друг с другом общий язык.
В конце концов, папа очень любил футбол и хорошее чувство юмора. А мама… мама ценила тех, кто не принимался спорить с её безоговорочно верным и не подлежащим пересмотру мнением.
Но была у меня ещё одна идея. Безумная. Отчаянная. И очень захватывающая и будоражащая моё воображение, стоило лишь подумать о моменте её претворения в жизнь.
Хоть с Ивановым мы и обсуждали постепенное, плавное и мягкое по восприятию признание собственных отношений, я хорошо помнила главный родительский завет: чем быстрее сорвёшь пластырь — тем проще и безболезненней это будет.
Моё вчерашнее внезапное исчезновение с урока физкультуры не осталось незамеченным, и при первой же появившейся возможности Филатова начала отыгрывать свою коронную партию, распаляясь с таким воодушевлением, словно мои поступки волновали её многим больше, чем меня саму. Правда, после прозвучавшей в первом же предложении надоевшей комбинации слов Романова-Иванов-жалкое зрелище я перестала слушать и переключилась на собственные мысли, позволив Натке вступить в ожесточённую оборону.
По крайней мере Колесовой и правда нравилось участвовать в перепалках и всеми силами пытаться сбить с нашей Тани спесь — так почему бы не позволить ей это? Потому что меня совсем не прельщали перспективы погрызться с кем-либо на перемене, и единственным человеком, с кем мне действительно нравилось соревноваться в остроумии, был Максим.
Только для нас это из постоянной манеры общения превратилось в некое подобие ролевой игры, странной прелюдии, которая разгоняла по крови ударную дозу адреналина, подстёгивала азарт и накаляла напряжение между нами до того предела, что непременно следующий потом поцелуй казался взрывом атомной бомбы: он оглушал, сшибал с ног, разрывал на ошмётки и напрочь лишал рассудка.
Хотя после нашей ссоры на меня точно так же действовал вообще любой его поцелуй. И тот, что был вчера на прощание у моего подъезда, когда я зарывалась в его волосы с такой отчаянной жаждой, что наверняка причиняла ему боль, но всё равно не могла остановиться. И тот, каким мы поздоровались сегодня утром в раздевалке, дико набросившись друг на друга и свалив на пол чужие куртки. И тот быстрый и неловкий, что я приберегла для нашей следующей встречи, откладывающейся из-за его необходимости обсудить своё место в команде с директором и Евгением Валерьевичем.
Удивительно, но после нашего с Ивановым примирения я не ощущала ожидаемого прилива беззаботного счастья или приятного волнения. Мне просто было так спокойно, словно все проблемы этого мира перестали существовать и стало абсолютно точно наперёд известно, что впредь всё будет хорошо. Пусть это наверняка и был самообман, но определённо самый лучший из всех, что удавалось для себя придумать.
Прошла уже треть выделенного на обед времени, когда он наконец присоединился к нам в столовой, взъерошенный, слегка раскрасневшийся и особенно умилительно ворчливый.
И пусть останутся при своём мнении все, кто скажет, что занудство не может быть сексуальным. Я убедилась: очень даже может! И невнятное бормотание себе под нос, и морщинка между нахмурившимися бровями, и скрещённые на груди руки — всё, принадлежащее ему, вызывало во мне сладкое и тягучее желание, от силы которого хотелось вцепиться зубами в край стола.
— Ты не ответишь? — спросил Слава, указывая на настойчиво вибрирующий телефон Колесовой, который та демонстративно игнорировала, перевернув экраном вниз.
— Нет, — тут же ответила она, и в голосе сквозила явная нервозность и напряжение.
Я отвлеклась на пришедшее мне сообщение, сначала слегка насторожившись от такого совпадения, но потом, увидев в строке отправителя имя Максима, сразу расслабилась и бросила на него удивлённо-заинтересованный взгляд, прежде чем прочитать внезапное послание.
≫ Если ты продолжишь так на меня смотреть, я разложу тебя прямо на этом столе!
Торопливо спрятав телефон обратно в карман, я поёрзала на месте, поправила волосы, быстро посмотрела по сторонам, убедившись, что никто из друзей сейчас на меня не смотрит, снова поправила волосы и только тогда решилась взглянуть на Иванова. Он развалился на стуле с видом невозмутимым и самоуверенным, нагло ухмылялся и глаз с меня не сводил, наслаждаясь моими алыми от смущения щеками и улыбкой, настойчиво трогающей губы.
Мне хотелось фыркнуть, горделиво задрать нос вверх и сказать ему, что меня таким не испугаешь. Скорее наоборот — раздразнишь ещё сильнее, возьмёшь на слабо и подтолкнёшь к тем поступкам, за которые потом мне будет очень стыдно. Но сначала…
— Наташ? — на этот раз не выдержала Рита, с подозрением покосившись на трезвонивший телефон, и, словно опомнившись, Натка быстро сбросила очередной звонок.
И так ещё несколько раз подряд.
Мы все, не сговариваясь, молчали и смотрели на неё. А она — удручённо закусила губу и уставилась прямо на лежащий на столе телефон с таким затаённым страхом, будто из него, как в японских кошмарах, должна была вот-вот выползти жаждущая нашей смерти девочка-монстр.
Взвинченная до предела, она дёрнулась и почти подпрыгнула на месте от очередного звонка. А потом привычно протянула к телефону руку и всё же приняла вызов.
— Да… нет. Я не могу. Потому что у меня вообще-то ещё есть уроки на сегодня. И мозги тоже, да. Пфф, конечно же нет! Ладно, сейчас выйду, — несмотря на то, что разговаривала она очень уверенно и не стушевалась ни на мгновение, на лице её отображались сомнение и растерянность, а взгляд панически бегал по скучной поверхности стола, с лихвой выдавая внутренние переживания.
— Ты куда? — остановила я резко поднявшуюся со стула Колесову, пытавшуюся держаться бодро, несмотря на вмиг побледневшее лицо. Происходящее нравилось мне всё меньше, и внутренности сжимались от неприятного предчувствия.
— Ян приехал. Хочет поговорить, — пояснила она, передёрнув плечами и криво усмехнувшись. Чанухин тихонько присвистнул, очень эмоционально выразив общее мнение по поводу этого события: прошло уже столько времени после каникул, что все мы, включая и саму провинившуюся Наташу, перестали ждать от него каких-либо ответных действий.
Однако Ян преподнёс неожиданный и не самый приятный сюрприз, и вряд ли стоило рассчитывать на то, что спустя месяц он прилетел обратно в Россию и приехал к гимназии, чтобы просто поздороваться или перекинуться парой слов с бывшей, подставившей его девушкой.
— Ладно, пойдём, — хмыкнул Максим, тоже поднимаясь со стула, а следом за ним подорвался и кровожадно ухмыляющийся Чанухин, который, кажется, единственный взбодрился и обрадовался от того, что воздух вдруг пропитался остро-пряным запахом опасности.