— Барахтаюсь на нижней ступени развития, забыла, что ли? — округлил глаза Максим и вдруг рассмеялся, продолжая многозначительно сжимать в ладони ещё один кусок с корнем вырванного газона.
Я передёрнула плечами, позволив комкам земли свалиться к пояснице, отвернулась от этого неадекватного придурка и, со страхом ожидая второго броска, поспешила покинуть поле, а следом и территорию гимназии, на ходу выдирая застрявшие в волосах ошмётки травы.
***
Следующие две недели прошли под эгидой непрекращающихся сомнений «забудем Диму — отобьём Диму — нет, лучше всё же забудем». Я металась по своей комнате, как раненый зверь, не в состоянии мыслить разумно, а, следовательно, принять взвешенное и логически обоснованное решение. Каждый день мы собирались с Натой и Ритой у меня в комнате, включали что-нибудь отвратительно попсовое, но прекрасно подходящее под всеобщее угнетённое настроение, и изливали друг другу душу.
Рита делилась впечатлениями от своего нового класса, где по-прежнему чувствовала себя непризнанным и угнетаемым гением среди равнодушных ко всему обывателей, не способных видеть дальше собственного носа. Она накручивала на палец прядь светло-пшеничных, слегка вьющихся волос и томным полушёпотом с соблазнительной хрипотцой, причина которой крылась в недавно появившемся пристрастии к сигаретам, рассказывала нам про своё вынужденное одиночество и про стервозную учительницу по французскому, придирающуюся к ней по любому поводу. Но мы-то знали, что ближе к середине любого урока у нашей творческой подруги просыпалась немного пришибленная муза, вынуждавшая её корявым мелким почерком записывать внезапно приходящие в голову стихи прямо на полях тетради, при этом абсолютно отстраняясь от происходящего вокруг.
Я старалась не упоминать в наших разговорах Диму, но минут через десять-пятнадцать непременно скатывалась к обсуждению того, какой же он прекрасный и ужасный одновременно. Наверное, мне всё же стоило найти себе какое-нибудь новое хобби помимо бесперспективного воздыхания по прекрасному принцу, игнорировавшему меня отныне ещё усерднее, чем весь предыдущий учебный год, но сердце отказывалось поддаваться указаниям разума и каждый вечер непременно заканчивался страданиями под поставленные на повтор песни Арбениной, уже давно ассоциирующиеся для меня с периодом затяжной меланхолии. Упершись влажным от слёз кончиком носа в подушку, я настойчиво повторяла, что сейчас наверняка снова выгляжу «жалко и стрёмно».
Наташа слушала нас и молчала, или кивала головой, или задавала наводящие вопросы, или вставляла короткие, меткие, бьющие чётко в цель замечания, помогавшие посмотреть на события совсем с другой стороны. Я хотела быть как Наташа: сильной и самодостаточной, уверенной в себе и собственной ценности относительно мужчин и уж тем более их мнения. Но не выходило, поэтому мне оставалось только с открытым ртом созерцать, как подруга втолковывает нам принципы феминизма и здорового отношения между мужчиной и женщиной, почерпнутые из очередного семинара, на посещение которых она порой тратила все выходные дни, в то время как мы с Ритой могли спать до полудня, как сурки.
Несколько лет назад я тоже думала, что буду рваться вперёд, стремиться доказать всем своё превосходство, добьюсь чего-либо действительно значимого. В старой школе я шла на медаль, охотно участвовала во всей общественной жизни, рисовала стенгазеты, придумывала сценарии утренников, с удовольствием посещала выставки и с неподдельным интересом ходила по музеям, запоем читала книги, выписывала в блокнот полюбившиеся стихи; я хотела развиваться, мне нравилось узнавать что-то новое, расширять границы собственных возможностей. Но потом всё как-то разом сломалось и потеряло смысл, а мне захотелось только спрятаться от всего и от всех, что оказалось не так уж сложно сделать.
Мы переехали, и я бросила последние остававшиеся силы на то, чтобы поступить в гимназию, где оказалось легко прикрыть свои не столь прекрасные как прежде оценки, ссылаясь на повышенные требования и усиленную программу. На самом деле я просто быстро привыкла не напрягаться, плыть по течению, не задумываясь о завтрашнем дне. Впрочем, в своё оправдание могу сказать лишь то, что я совсем не понимала, чем хочу заниматься и не видела для себя перспектив, закопалась в прошлых неудачах и обидах, не в состоянии самостоятельно выбраться из этой ямы, но по привычке не желая принимать чью-либо помощь.
— Мне не хватает Риты, — жаловалась мне Натка каждое утро, пока мы, синхронно плюхнувшись на стулья у своей парты, доставали необходимые для урока учебники и тетради. — Мы с тобой обе сварливые и унылые, Поль. Когда мы в последний раз разговаривали с кем-нибудь из одноклассников?
— Не помню. На прошлой неделе? — с надеждой спросила я, на корню подавив желание возмутиться, что совсем я не сварливая и не унылая. Это было ещё слишком мягкое определение для моего состояния с того самого дня, как я проводила взглядом идеальную парочку Дима-Света, а потом как назло наткнулась на идиота Иванова. Тот до сих пор, как ни странно, никаким образом не напомнил о моём позоре. Несколько раз я ловила на себе его пристальный, неуютно-пронзительный взгляд в коридорах гимназии, в тот же миг под любым предлогом убегала куда подальше, лишь бы не дать ему возможность прилюдно выставить меня дурой, а в его способностях на этот счёт я почему-то не сомневалась.
Я никогда не считала себя особенно сообразительной, в любой стрессовой ситуации просто застывала и испуганно хлопала глазами. Обычно с момента любого брошенного мне оскорбления успевало пройти несколько часов, прежде чем мозг начинал снова нормально функционировать и наконец подбрасывал идеи остроумных, но уже абсолютно бесполезных ответов обидчику. Именно поэтому предпочитала попросту избегать конфликтов, не имея шансов выйти из них без оглушительного поражения.
— Мне кажется, уже недели две. А знаешь, почему?
— Потому что мы сварливые и унылые? — я догадывалась, к чему она ведёт, но стеснялась признаться, что вовсе не хочу ничего менять, да и общаться с кем-нибудь совсем не тянуло, потому что меня окончательно пришибло состоянием перманентной печали.
— В яблочко! — рассмеялась Наташа, внимательно разглядывая каждого входящего в кабинет. — Знаешь, надо бы, наверное, что-то делать с этим. В крайнем случае, самим организовать поход классом куда-нибудь в кино. Это же просто невозможно и дальше…
Договорить ей не дал звонок, известивший о начале урока, а ещё учитель по математике, шустро проскочивший от двери к своему столу.
— Класс, п-прошу внимания! — как всегда чуть заикаясь при повышенном внимании к себе, начал Олег Юрьевич. — Пока классный ру-руководитель одиннадцатого «В» заболела, часть ребят на несколько д-дней будут на уроках вместе с нами. Попрошу вас чуть сдвинуться, ч-чтобы за каждую парту мог сесть ещё один че-человек.
Я уважала Олега Юрьевича и считала его хорошим, чутким человеком и отличным преподавателем. Но не могла сосредоточиться и расслышать ни одно из его слов, когда к моему столу неторопливо, как в замедленной съёмке, уверенным шагом приближался парень с еле заметной ухмылкой на губах и хитро прищуренными глазами, лисий взгляд которых не сулил ничего хорошего.
— Привееет, — радостно протянул он и, ловко подвинув к себе запасной стул, уселся прямо рядом со мной.
Долбаный придурок Максим Иванов.
Родители всегда твердили мне, что девушка не должна ругаться матом. Но в этот момент в моих мыслях настойчиво крутилось только одно слово.
«Пиздец».
========== Глава 2. Про то, как важно вовремя промолчать. ==========
Я, кажется, покраснела. Судя по тому, как болезненно пылали щёки, со стороны это выглядело просто отвратительно, что доставляло явное удовольствие моему новоиспечённому соседу.
Мне правда хотелось рассказать подругам о том позорном случае на поле, но в первые несколько дней останавливал стыд вперемешку со злостью, причём в равной степени и к себе, некстати решившей сбежать ото всех и выбравшей самое неудачное время и место для проявления эмоций, и к сволочному Иванову, решившему, вместо того чтобы просто пройти мимо, влезть со своими ехидным комментариями и, как назло, быстро и метко угадавшему всю суть моей нелепой трагедии, а потом ещё начавшему кидаться землёй.