Винтик провозгласил тост:
— За гостью! За королеву этого длинного стола! За нашу прекрасную даму!
— Вот человек! Умеет же красиво сказать! — одобрительно зашумели экскаваторщики.
— Ну что ты, Винтик! Какая я королева!
Но Винтик был уже под хмельком. И продолжай:
— Да-да! Мы сегодня пьем и за вас и за вашу Цыганку. Что было бы без нее и без вас с нашими юными гражданами и их мамашами?!
Николай тревожно поглядывал на Любу. «Почему она пришла? Одна, без Романа…»
Когда Лисий Нос с Сашей Уральцем вошли в комнату, их никто не заметил. Как и все остальные, Николай обратил на них внимание только тогда, когда Роман с грохотом опрокинул табуретку. Все засуетились. Одна Люба и бровью не повела.
К Роману потянулись со стаканами, закричали: «Сколько лет, сколько зим, Роман Романович!», — заговорили о паводке… А Мишаня — тот сразу атаковал Уральца, стал проситься к нему в ученики:
— Только у вас, бульдозеристов, такая героическая профессия, — басил он.
Лисий Нос толкнул было Любиного соседа:
— Слышь-ка! Пусти. — Тот собрался встать, уже и кота опустил на пол, но тут бригадир Серега насмешливо сказал:
— Где это видано, чтоб в гостях муж с женой рядом сидели? Это не свадьба!
Роману Романовичу ничего не оставалось, как снова сесть на свое место.
Николай посмотрел на Любу, и она ответила ему быстрым взглядом, будто было что-то такое, о чем знали лишь они двое. Роман становился все мрачнее.
— Тебе рыбки или оленины? — ухаживал за гостем бригадир экскаваторщиков Сергей.
— Не хочу. Сытый уже.
— На хлеб-соль только глупые обижаются, — заметил захмелевший Уралец, пододвигая к себе закуску.
— Я у вас давно в дураках хожу, — пробурчал Симонов, вставая из-за стола.
— У кого это, у нас? — насторожился Уралец.
Роман сделал неопределенный жест и перевел разговор:
— Ты вот лучше, Сашок, — обратился он к Уральцу, как бы подчеркивая, что не настроен на пустую болтовню, — последи, чтобы машину мою к утру отремонтировали. Я ее к кузне подогнал.
Разговаривая, Лисий Нос внимательно смотрел на Николая. А тот — на Любу. Артемьев все время чувствовал взгляд Симонова на себе. Сейчас это даже его веселило. Смотри, Роман Романович, смотри! Тебе полезно. Авось в другой раз не станешь на нее замахиваться и табуретками грохать!
Гулянка была в разгаре.
Неожиданно разошелся кузнец:
— Я ему говорю — сорок два зуба у шестерни, а Лавлинский одно: сорок три! Я и прокатил шестерню по мокрому песку — считай! Он мне давай руку жать — ты, говорит, спе-ци-алист! Да вот Николка не даст соврать! Его машину чинили.
«И почему у нашего брата заведено — как выпил, так хвастаться?» — подумал Николай. А кузнец уже шел к нему со стаканом:
— Люблю тебя! Я всегда говорю: «Не спрашивай старого, спрашивай бывалого!» Как это ты, Николай Артемьевич, только с курсов и уже машинист заправский?
— Уметь надо — курсы с отличием закончил, — с гордостью за друга объяснил Михаил.
«Теперь начнется!» — Николай отодвинулся и сел поближе к Любе. Здесь разглагольствовал горный мастер:
— Золотишко дадим! Есть на участке золото.
— А я говорю, если без туфты… — доказывал что-то свое Винтик.
— Винтик, к чему такой разговор, — огорчался бригадир. — Нам туфтить нельзя. Придет маркшейдер с длинной рейкой и хитрой трубкой — и все как на ладони…
Тем временем кузнец, поговорив о своих трудовых подвигах, решил поухаживать за Любой.
— Любовь-Ванна, какое на вас модное платьице…
— Не такое уж модное. Штапель простой. А здесь все крепдешиновые носят.
Роман стоял у окошка. Он поежился, повел крутым плечом. В словах жены он почувствовал скрытый упрек.
Николая тоже затронули слова Любы. Доведись ему — как бы он ее нарядил! Он все вспоминал, как называются Любины духи? Кажется, «Ай-Петри». Ай-Петри — гора у теплого моря. Как она сказала тогда? «Я на пляжах не была». А вот он увез бы ее к морю. Пусть погрелась бы, порадовалась солнышку…
— Любовь-Ванна! Запевайте! — не отставал от Любы кузнец.
Она не стала отказываться, подперла щеку рукой и затянула:
Песню пели не очень верно, но дружно.
Николай не пел. Зачем петь самому, когда так хорошо молча слушать и смотреть на Любу.
Не пел и Роман. Он все темнел лицом, потом вдруг отставил стакан с брагой и, набычившись, пошел на Николая. Но с полпути свернул и направился к Любе.
— Хватит с нас этой самодеятельности! Любава! Домой! — И он положил руку на плечо жены.