Сразу стало так тихо, что все услышали, как журчит ручей под окнами.
Люба спокойно сняла с плеча большую темную руку мужа с въевшимся мазутом, покосилась — не запачкал ли платье? — и стала как ни в чем не бывало гладить кота.
Сергей подошел к Лисьему Носу:
— Мы тебя, Роман Романович, уважаем. После вчерашнего паводка — вдвое. Но обижать у нас в доме никого не позволим. Ты у нас гость, Любовь Ивановна — гостья. Оба равны.
— Когда ж это вы ее пригласить успели? Да еще одну, без меня? Я-то к вам незваный пришел.
У Любы вдруг сузились глаза.
— И меня никто сюда не звал. Я сама пришла. Куда хочу, туда и хожу.
— Ребята, ребята! Хватит! — Кузнец отвел Романа в сторону. — Жалко, что выпить больше нечего.
— Можно достать! У меня со вчерашнего дня выписка на спирт, — Роман порылся в кармане, достал пачку замусоленных нарядов, потом появилась и выписка с кудрявым росчерком (на «Отчаянном» спирт продавали только по разрешению). Из другого кармана Лисий Нос вытянул пачку денег.
— Этого не требуется! Мы тоже недурно зарабатываем, Роман Романович! Николка! Ты самый молодой. Дуй за спиртом, — распорядился бригадир.
Любушка, не спуская с рук Василь Иваныча, подошла к Сергею.
— Пошли кого-нибудь другого, пожалуйста! Николай Артемьевич нужен здесь по хозяйству. Мне поможет. На, подержи Василь Иваныча, — протянула она кота Артемьеву.
— Ишь, взял кота, будто самородок в пуд весом! Да брось ты его! — пробормотал пьяный кузнец.
— А вам, мой друг, не пора ли на покой? — И Винтик легонько подтолкнул кузнеца к двери. Тот не упирался, даже обрадовался.
— И пойду! Вот и хорошо… домой пойду!
Люба тоже вышла в тамбур, поставила варить сухую картошку, велела кому-то открыть банку с паштетом, кого-то послала на речку: там у нее горбуша вымачивалась. Словом, всем нашла работу. И только Николай стоял как истукан посреди комнаты с котом на руках.
Опять сели к столу. Разлили спирт по стаканам.
— Ты, Николай, не иначе, шкуру Василь Иванычу решил протереть, — засмеялась Люба, ставя на стол сковородку с картошкой. — Брось ему рыбы, а сам садись. Вот сюда. Рядом со мной садись.
Мишаня поднялся с торжественным видом:
— Давайте выпьем за знамя, которое наша бригада в этом месяце отобьет у бульдозеристов! — И сел.
— Что ж, гость — невольник! — Уралец улыбнулся и выпил.
А Роман и до стакана не дотронулся.
— Что не пьешь?
— Не до конца он знает поговорку! Гость невольник слушать, да не невольник кушать. Знамена добывают в бою — не в застолье. Настоящие-то мастера!
— Ковши разбивать — вот на что вы мастера! — Сразу же поддержал Романа Уралец.
— Мы разобьем, мы отобьем, мы и починим! Правда, Николай?
Но Николай никого, кроме Любы, не замечал.
Роман резко встал и вышел. На минуту все замолчали.
— И зачем ты, Мишка, разговор этот завел? — с досадой сказал Винтик. — Не знаешь, о чем говорить? Что значит — «отобьем»?
Люба тоже вспылила.
— Как не стыдно? Я по-хорошему пришла. Зачем вы Романа завели?
В это время в комнату зашел баянист.
Гости стали отодвигать стол.
Бригадир пошел впляс, низко наклоняясь, касаясь ладонями голенищ, выставляя носки начищенных сапог.
И вдруг среди этого гама Николай различил гул бульдозера. Ближе… Ближе… Видимо, его услышал и Уралец. Он бросился в тамбур. А в комнате разорялся Мишаня:
— Баянист! Сыграй вальс! Артемьев хочет пригласить Любовь-Ванну…
Но вальс не состоялся. Музыку заглушил нарастающий шум мотора, сквозь который послышался вопль:
— Что делается?! Братцы!!!
Все выбежали на улицу. В белесом сумраке летней ночи через поляну на барак, поблескивая ножом, шел бульдозер. Да какой там к чертям бульдозер! Танк!
— Роман, сумасшедший! — крикнула Люба. И в голосе ее были не то испуг, не то восхищение.
Бульдозер стремительно приближался.
Саша Уралец бросился вперед и с неожиданной ловкостью взгромоздился на подножку машины. Поминая нелегким словом Романову матушку, он нажал на тормоз. Но было уже поздно. Нож врезался в стенку. Звон разбитого стекла… Треск бревен… Пыль от обрушившейся штукатурки…
Руки машиниста будто окаменели. Но когда Сергей и Саша разжали эти пудовые кулаки, он опять рванулся к рычагам:
— Всех сокрушу!..
— Придется связать! — Сергей крепко обхватил Романа.
Но Симонов весь вдруг обмяк, покорно дал связать себе руки и уложить на землю. Все суетились. Только Николай не принимал участия в общей суматохе. Он стоял в одной рубашке и, протягивая Любе свой пиджак, без конца повторял: