— Где же это тебя? — Донцов плеснул в таз теплой воды и стал мыть руки.
— Да ты никак медицинскую комиссовочку мне делать собрался? Ни к чему. Тут, понимаешь, только прокол получился. Ну, дошел я туда как бог. И встретили меня, как бога. Сам начальник управления за ручку: «Фан Фаныч, дорогой, расскажите, как там у нас? Выдержите до прихода колонны? Все уже готово». Даже бумаги мне показал. Что, не веришь? Да провалиться мне в наледь, если вру… Ну, что ты молчишь? А в наледь я провалился-таки, Федька. Этот Кильчик проклятое место. Главное, туда шел как бог… Может потому, что налегке. А обратно — пуд соли. К тому же шикарно встречали, и каждый сунул подарочек. Тот шоколадку, тот луковицу. А я ж не ишак! Я отвечаю: да мне соль важнее… А завстоловой привязался: возьми да возьми картошки! Вкусная, говорит, как яблоки.
Донцов встрепенулся:
— Картошки? Ты взял? Ну дальше?
— Какое там дальше! Говорю тебе — провалился. Вот так! Хорошо, что от избушки недалеко отошел. Вернулся, обсох. А лапы прихватить успело. Соль мокрая, тяжелющая стала. Ее сегодня на складе кайлом долбили. Мне б ее там, в избушке, поворошить у огня, а я не мог. Криком кричал, как до соли торкнусь…
— Ну, а картошка?
— Бросил я эту овощь! Пропади она пропадом! Ну, начинай. Что же ты меня не лечишь? — И Фан опять протянул к лампе почерневшие кисти рук.
Донцов взял банку и стал осторожно смазывать пальцы Фана.
— Не хочу! — отдернул тот руки. — От этой дряни дегтем прет, я к запахам чувствительный, даже хлеб на рассоле не ел, а ты мажешь… — захныкал Фан.
— Тогда к завмагу сходи. У него, кажется, сало гусиное есть.
— Может, сам сходишь? Ты все же медицина…
— Сам я у него сегодня уже был. Он мужик запасливый и посылки с Кавказа получает. Тебе не откажет: ты отличился.
— А за коим, извиняюсь, шутом ты ходил?
— Искал я тут одну штуку… Для Воробышка!
— Да, как он там, сынок Анатолия? Лечишь? Эх, хотел я ему шоколадку подарить — не донес…
— А картошку донес?
— Говорю, выбросил. Соль-то важнее!
— Неужели выбросил?
— Далась тебе эта картошка! Кажется, пара штук в кармане ватника должна быть.
— А не заморозил их?
— Не. Добрые. Тебе их надо, что ли? Так бери, не жалко!
Федя Донцов просиял.
— Вот удача! Давай сюда!
К Воробьевым они пришли вдвоем. Фан, который всегда терялся в женском обществе, пил горячий чай и дул в кружку, наклоняясь к столу и пряча свои распухшие забинтованные руки.
Донцов, как всегда мягко ступая, прошел к своему больному.
— Вот я и принес тебе черное яблочко, которое ты просил. Видишь? — Он извлек из кармана большую картофелину. Потом не торопясь достал перочинный нож с обломанной роговой ручкой, очистил картофелину и стал нарезать тоненькие ломтики, посыпая их солью. Первый кусочек съел сам, второй протянул ребенку. Тот пожевал, помедлил и проглотил.
— Вкусно?
— Ага! Дай еще…
Прохладные ломтики похрустывали. Иванушка ел и смеялся.
Ира подошла к постели и удивленно смотрела то на сына, то на Федю.
— Он ест! И смеется? Я так давно не слышала, чтобы он смеялся. Воробышек мой! Откуда вы это достали?
Донцов обернулся, чтобы указать на Савватеева, но табуретка у стола была пуста. Фан Фаныч, человек, который поспорил с самим Джеком Лондоном, незаметно ушел.
…С этого для Воробышек пошел на поправку. А когда пурга улеглась, отец вынес мальчика на улицу.
Вдали громоздились сиреневые сопки. Над ними не мело, и очертания их были четки, как на рисунке. В глубоком, как бы распахнувшемся небе плыли легкие облака.
В тишине где-то далеко за Галимым загрохотали тракторы. Все ближе, все громче. Потом прозвучали выстрелы: хурчанцы стреляли из ружей. Так, по обычаю, встречают в тайге первый зимний аргиш.
Жихарка
Лидочка лежала в углу двора, свернувшись комочком на старом тракторном сиденье. Оно было широкое, как диван, и приятно пахло мазутом и солнцем. Весь двор был залит мазутом и солнцем, завален ящиками, колесами от машин и какими-то железками. Набухали вытаявшие из-под снега щепки, от опилок шел пар.
Бурко, позвякивая цепью, грея на солнце облезлые бока, пытался дотянуться до просмоленной, опрокинутой лодки и никак не мог. С крыши сарая оборвалась сосулька. Весна… Но на горах еще снег белым, розовый, а вдалеке — сиреневым. На дороге в следы от колес натекла вода. Будто расстелил кто голубые капроновые ленты.