Надо переходить к другому репертуару, поняла я. К чему-нибудь сдержанному такому, мужскому… к военной тематике, например.
— Бьётся в тесной печурке огонь, на поленьях смола как слеза… — Эх, хорошо пошло, душевно, отметила я. — И поёт мне в землянке гармонь, про улыбку твою и глаза… — Тут я внезапно обнаружила, что гармонь поёт мне исключительно про улыбку и глаза Их Высочества, Кайлеана Карагиллейна Третьего, принца Эрмитании. Они — улыбка и глаза — предстали передо мной как живые.
В смятении оборвав «Землянку», я поспешно завела:
— Три танкиста, три весёлых друга — экипаж машины боевой!..
Вот исполнение песни про то, как в эту ночь решили самураи перейти границу у реки, удалось на славу. Самураи не вызывали у меня нежелательных ассоциаций, и за это я даже к ним прониклась — несмотря на их антиобщественное поведение.
После «Трёх танкистов» стало веселее, и дальше песнопение пошло как по маслу.
— А дубы-колдуны… — выводила я, разглядывая расписной потолок, — что-то шепчут в тумане, у поганых болот чьи-то тени встают… — Это была песня не про зайцев. Это меня окружали туманы и поганые болота. — Косят зайцы траву, трын-траву на поляне, и от страха всё быстрее песенку поют…
Наплескавшись и наголосившись вволю, я наконец смогла расстаться с чернобоким другом. Умиротворённая, чистенькая, приятно пахнущая, я растерлась пушистым полотенцем, надела шорты, накинула тонкую белоснежную рубашку, закатав её рукава.
Возникла идея: сейчас пойду и сделаю огромный бутерброд — с зелёным салатным листиком, с помидоркой, огурчиком, сыром и ветчиной.
— А где мои семнадцать лет? На Большом Каретном! — бодро выкрикивала я, накручивая на голове высокий тюрбан из полотенца.
— А где мой чёрный пистолет? — громко вопросила я, выходя в гостиную.
Пистолет тоже находился на Большом Каретном, но ответ застрял у меня в горле, потому что, несмотря на заверения Кайлеана Георгиевича, у нас были гости.
2
Посетителей было четверо.
Не знаю, случайно ли, намеренно, но всё выглядело так, будто они приготовились позировать живописцу для парадного портрета.
Центр композиции занимало развёрнутое в сторону комнаты прикаминное кресло. В нём вольготно — нога на ногу, кисти в перстнях расслабленно свешены с подлокотников, — расположилась темноволосая женщина в длинном вечернем платье цвета слоновой кости. То есть это поначалу её наряд показался мне вечерним — такой уж у него был эффектный вид: узкий корсаж, высокий воротник, напоминавший изогнутый лист тропического растения, ниспадающий шёлк юбки, расшитый серебристыми нитями… Но за окном всё ещё светило солнце (я метнула отчаянный взгляд в ту сторону и поняла, что до вечера, когда обещал вернуться Кайлеан, ещё далеко); скорей всего для королевы Эрмитании такая одежда являлась чем-то вроде дресс-кода. Положение, небось, обязывало, и всё такое прочее.
В том, что передо мной именно королева, я уверилась, едва взглянув на неё. Тот же удлинённый овал лица, и те же скулы, и длинные тёмно-серые глаза, и ещё что-то неуловимо-узнаваемое… Кайлеан Георгиевич определённо являлся маминым сыночком — сходство было впечатляющим. Она, как и сын, не будучи совершенством, обладала той самой изюминкой, именуемой шармом и превращающей недостатки в достоинства.
…Может, конечно, сюда заявилась какая-то близкая родственница, но ёкнувшая интуиция настаивала — не тётя это.
Женщина далеко откинулась на спинку кресла и чуть склонила голову набок.
Меня разглядывали с типично кайлеановским неопределённым выражением.
Немедленно изобразив ответный «покер фейс» и скромно опустив глаза, в мыслях я заметалась как перепуганная курица по двору. Что им здесь надо — в отсутствие хозяина? Что положено говорить при встрече с коронованной особой? И вообще, положено ли начинать говорить первой? Наверное, если помалкивать, хуже не будет? Да, именно так. «Дипломатичность и сдержанность» — станет моим девизом, и тогда я не посрамлю Кайлеана Георгиевича в качестве его гостьи.
Я вновь подняла глаза.
За креслом слева возвышался расписной красавец в узорчатом камзоле, примерно одних с Кайлеаном лет. Стройный, черноволосый, черноглазый, с приметным чувственным ртом… Таких, пантерообразных, с удовольствием снимают в рекламе мужской туалетной воды с названием вроде «Deep passion» или «My dark obsession». Воображение быстренько разместило соответствующий рекламный плакат на Невском: на нём красавец со значением буравил прохожих взглядом исподлобья. Неуёмная фантазия тут же дорисовала подробности — с каждой стороны красавца обнимала томная дева, от дев отлетали облачка с их мыслями. У одной — «Кушать хочется, и давно», у другой — «Говорила мне мама, что надо институт закончить»…